Константин Соловьев - Геносказка

Мул. Конечно же. Вот отчего он так тихо крался, как не каждый человек сумеет. Генетическое отродье, чей фенотип обезображен более чем наполовину. Гензелю приходилось видеть самых разных мулов во всех частях света, включая и тех, чье родство с человеком было почти невозможно установить. Но ему пришлось признать, что этот мул был одним из самых отвратительных на его памяти.

Получеловек-полузверь, причудливое сочетание генетического мусора и порочных тканей. Нижнюю, часть тела вполне можно было принять за человеческую, разве что ноги выгнуты в другую сторону и украшены толстыми когтями. А верхняя… Наверно, так могло бы выглядеть существо, которое сумасшедший бог сперва слепил в виде человека, а потом решил превратить во льва, но так и не закончил работы.

Разросшаяся бочкообразная грудная клетка поросла жестким черным и желтым волосом, а конечности можно было назвать и руками, и лапами — сразу и не определишь, кому они принадлежат. Судя по тем же когтям — все-таки зверю. Но ужаснее всего была голова. На плечах у мула торчала несимметричная глыба в обрамлении свалявшейся и висящей грязными клочьями гривы. Вытянутая пасть, полная крупных желтых зубов, а над ней — абсолютно человеческие глаза, полные сдерживаемой, но уже не вполне человеческой злости. Человек-лев. Еще один член здешнего цирка уродов. И, надо думать, еще один недовольный покупатель, имеющий претензии к «сударыне ведьме».

Гензель беззвучно вздохнул, стараясь держаться вполоборота к третьему члену шайки. Так всегда заканчивается, когда возвращаешься в город, где давно не был и чью пыль давно стряхнул с подошв. Всегда — если путешествуешь в компании с геноведьмой. Добрую память о себе может оставить портной или печник, но только не тот, кто манипулирует живой материей, искажая ее по своему разумению. Вслед ему всегда будут нестись проклятия и слезы. Даже если уговор был выполнен самым честным образом. Гензель вздохнул еще раз. Особенно если уговор был выполнен самым честным образом.

— Не в моих правилах возвращаться к старым контрактам. — Гретель с полнейшим равнодушием разглядывала мехоса, который, судя по всему, был главным у этой троицы и выражал от себя ее волю. — Но если у вас есть претензии к моей работе, вы всегда можете обратиться в магистрат. Я буду в городе еще несколько дней.

Похожий на набитое чучело здоровяк глухо заворчал, роняя на мостовую хлопья слюны. Он явно не отличался острым умом, но холодный голос геноведьмы одним своим звучанием скверно на него действовал. Такие обычно и нападают первыми. Гензель хладнокровно наметил здоровяка первой целью.

— Нет, сударыня ведьма, — проскрипел мехос с уже нескрываемым злорадством. — В магистрат нам не с руки обращаться. Пусть там благородные господа заседают, которые не брезгают ручкаться с геноведьмами. Да, пусть они там заседают! А мы, извольте видеть, презренные мулы, у нас другой разговор. Мы так соображаем: если кто-то пообещал, но не дал, а деньги себе зажилил, с этого кого-то полагается спрос. По нашим меркам так выходит, сударыня ведьма.

Кого-то другого подобное замечание, особенно из уст такой компании, могло бы заставить напрячься. Но Гретель и бровью не повела. На странную троицу она, как и прежде, поглядывала совершенно равнодушно, как на досадное, но не представляющее никакого интереса препятствие.

В ее глазах они и были препятствием, понял Гензель. Одним из многих, которые заставляют терять время и вносить коррективы в планы. Геноведьмы не любят излишне навязчивых препятствий. И те из них, которых нельзя преодолеть, они зачастую попросту устраняют — с тем же равнодушием, с которым смахивают мошку со стекла объектива. А еще геноведьмы не умеют приносить извинений и совершенно чужды дипломатии.

Гензель прочистил горло.

— Шли бы вы себе, господа мулы, — сказал он, глядя в мутные глаза мехоса. — Сударыня геноведьма проделала сегодня длинный путь и порядком устала. Не навлекайте себе на голову больше неприятностей, чем сможете унести.

Человек-лев за спиной расхохотался. Вышло удивительно по-человечески, учитывая его полную зубов пасть.

— А ты кто таков, бродячая падаль? Телохранитель? Компаньон? — проревел он.

— Родственник, — кратко ответил Гензель.

— К тебе мы претензий не имеем. Ты не геномаг. Можешь катиться отсюда!

Гензель усмехнулся. На некоторых его усмешка действовала надлежащим образом. Но некоторые — как эти трое — переступили черту. Такие не отступают. Даже увидев человека с полным ртом треугольных акульих зубов.

— Разве это зубы? — расхохотался человек-лев, вокруг пасти которого клочьями повисла пена. — Я могу показать настоящие зубы! Смотри! Эти зубы отгрызут тебе голову быстрее, чем ты моргнешь!..

— Не обломал бы ты их… — пробормотал Гензель и покосился на Гретель: чего ждет?..

Гретель разглядывала странную компанию с прежним равнодушным видом. И Гензель чувствовал, как под взглядом ее прозрачных глаз все трое постепенно теряют уверенность. Они думали, что все будет проще. Проследить, окружить в подворотне, немного надавить — и вот уже «сударыня ведьма» рыдает и просит пощады. Если так, их ждало не самое приятное открытие.

Геноведьмы не испытывают страха. Как и жалости. И прочих человеческих чувств.

— Мой брат прав, у нас мало времени. Какие у вас претензии к моей работе?

— Вы не выполнили уговора! — рявкнул мехос так резко, что внутри него что-то задребезжало. Может, отошла какая-то деталь?.. — Вы не сделали того, за что мы заплатили вам!

— Я всегда выполняю уговор. Я даю людям то, чего они хотят. Если это не противоречит природе геномагии.

— Вы обманули нас! Вы думали, что уйдете от наказания, если сбежите из Лаленбурга? Не вышло! Мы ждали вас. Долго ждали. Вы сами пришли к своей плахе, сударыня ведьма!

— Я помню всех вас, — спокойно обронила Гретель. — У меня хорошая память. Конкретно вы хотели, помнится, настоящее сердце…

Мехос ударил себя в грудь. Будь она человеческой, ребра уже сломались бы, как рыбьи косточки. Но бронированная сталь легко выдержала удар. Такая, пожалуй, выдержит и попадание из мортиры…

— Да, дьявол вас раздери! Человеческое сердце! И я поклялся, что вырву из груди ваше — оно вполне мне подойдет!

— Вы слишком поздно обратились ко мне, — сказала Гретель, не выказывая ни сожаления, ни сочувствия. От ее безэмоционального голоса даже Гензель на какой-то миг ощутил себя неуютно. — Ваше тело страдает от излишней механизации, ваша система кровоснабжения редуцирована и почти уничтожена. Ни одно человеческое сердце не смогло бы функционировать, помести я его в вашу грудную клетку. Слишком много металла, слишком мало органики. Я дала вам кое-что другое.