Хартман Рейчел - Серафина

Слава Всесвятым, что у принца были строгие взгляды и невеста — и то, и другое встало препятствием между нами; слава Небесам, я оттолкнула его своим грязным враньем. Мне стоило бы радоваться этим препятствиям — они спасли меня от страшного унижения.

И все же мой разум во всей своей извращенности постоянно возвращался к тому, что случилось, когда Имланн улетел. Один короткий миг — миг, выжженный в моей упрямой памяти: принц тоже любил меня. Я знала это совершенно точно. Один миг, как бы быстро он ни промелькнул, это все же гораздо больше, чем я считала себя достойной получить. И намного меньше, чем мне хотелось. Не следовало позволять себе даже этого; от осознания, чего я лишаюсь, было только больнее.

Я открыла глаза. В пустом, без стекла, окне разошлись тучи, и луна победоносно сияла, обливая светом белые от снега крыши города. Зрелище было восхитительное, и от этого мне стало еще хуже. Как смеет мир быть столь прекрасен, когда я так отвратительна? Я подтянула верхние рукава и аккуратно развязала шнурок, который держал рукав сорочки, а потом закатала его, обнажая перед лунной ночью серебряную чешую.

Света было довольно, чтобы разглядеть каждую чешуйку в узкой изогнутой полосе. По сравнению с пропорциями настоящего дракона, они были крохотные — каждая не больше ногтя, с твердыми, острыми краями.

Ненависть разрывала меня изнутри. Отчаянно хотелось заглушить это чувство. Будто лиса, попавшая в капкан, я отгрызла бы собственную ногу, лишь бы сбежать от него. Я вытащила из плаща маленький кинжал и ударила себя по руке.

Кинжал отскочил, только успел чиркнуть по нежной коже рядом с чешуей. Я сжала губы, чтобы заглушить вскрик удивления, но тупое лезвие даже не проткнуло кожу. На второй раз я попыталась срезать чешую под углом, но это было трудно делать тихо; сталь скользила и сыпала искрами так, что можно было устроить пожар; мне хотелось спалить весь мир.

Нет, потушить. Потушить огонь. Невозможно жить, так сильно себя ненавидя. В сознании, словно морозные узоры на стекле, расцвела кошмарная мысль. Я выгнула запястье, чтобы выпятить края чешуек, и загнала лезвие под одну из них. Что если их выдернуть? Вырастут они опять или нет? А если на руке останутся шрамы — разве это будет хуже?

Я потянула. Чешуйка не сдвинулась с места. Я медленно засунула лезвие глубже, повернула туда-сюда, будто чистила луковицу. Было больно, и все же… Я почувствовала, как сердце омыл ледниковый холод, загасив пламя стыда. Стиснув зубы, потянула сильнее. Один краешек оторвался. Я согнулась от боли и резко вдохнула сквозь зубы стылый воздух. Холод вновь пронизал меня насквозь, и от этого стало легче. Трудно было ненавидеть, когда рука так болела. Я зажмурилась и дернула со всей силы.

Мой вопль заполнил крошечную комнатушку до краев. С воем я прижала руку к груди. Темная кровь хлынула оттуда, где только что была чешуйка. Сама она мерцала на кончике лезвия; я стряхнула ее в дыру, и она, поблескивая, скрылась в темноте. На одной только руке таких же оставалось почти две сотни. Я не могла это сделать. Словно ногти себе выдергивала.

Орма однажды рассказал мне, что когда драконы только научились принимать человеческую форму многие столетия назад, некоторые из них склонны были причинять себе боль, раздирать собственную плоть зубами, потому что интенсивность человеческих эмоций заставала их врасплох. Они готовы были скорее терпеть физическую боль, чем душевные муки. Это была одна из причин, почему им полагалось так жестоко обуздывать человеческие эмоции.

Если бы только я могла сделать так же. Но это никогда не помогало — чувство просто откладывалось на потом.

Перепугавшись моего крика, воины заколотили в дверь. Сколько я уже здесь? Холод наконец одолел меня. Дрожа, я убрала кинжал и укрыла кровоточащее запястье рукавом сорочки, а потом, собрав все, что осталось от моего достоинства, открыла дверь. Мой стражник прожег меня взглядом из-под козырька шлема.

— Королева Лавонда и ардмагар Комонот бодрствуют и ждут вашего появления, — резко проговорил он. — Святые любовники Маша и Даан! Чем вы там занимались?

— Женскими делами, — ответила я, глядя, как он стушевался при упоминании неупоминаемого.

Даже моя человеческая половина способна пугать людей. Досадуя от этой мысли, я обошла стражника и двинулась в замок. Где-то в глубине моего сердца по-прежнему горело пламя.

22

К тому времени как я пришла, Киггс уже ввел королеву и Комонота в курс дела и ушел спать. Его отсутствие ударило, словно кулак под дых.

Кабинет королевы напоминал мне кабинет отца, хоть в нем было меньше книг и больше древних статуй. Королева сидела за широким письменным столом, точно там, где сидел бы мой отец. Ардмагар Комонот занял похожее на трон кресло у стены с окнами; небо за его спиной начинало светиться розовым светом. Оба привели с собой небольшую свиту — те стояли вдоль стен, словно охраняя книги от наших немытых рук. Нам троим, злоумышленникам, сесть не предложили.

Я с облегчением поняла, что никто не подумал сообщить моему отцу. Он был бы в ярости — на меня. Хотя, возможно, для остальных это не было так очевидно. Быть может, они боялись, что он обратит беспощадное око законника на них.

Орма не выказал никакого беспокойства по поводу моего долгого отсутствия, но довольно шумно принюхался, когда я подошла. Конечно, почуял кровь. Но у меня не было намерения обсуждать эту тему.

— Одна просьба, — сказал Орма, заговорив первым, чем вопиюще нарушил субординацию. — Прошу исключить Базинда из этого разбирательства. Его вина должна лечь на меня. Он новоперекинувшийся, он неопытен и необычайно глуп. Я должен был учить его, он просто последовал за мной.

— Разрешаю, — сказал Комонот, подняв пухлый подбородок. — Саар Базинд, можешь идти.

Базинд отдал честь ардмагару и ушел, не удостоив королеву даже кивком.

— Принц Люциан предложил свою версию вашей встречи с драконом Имланном, — сказала королева, хмуро провожая саара взглядом. — Я хотела бы услышать вашу версию событий, дева Домбей.

Я рассказала все, что могла, подчеркивая нашу приверженность мирному соглашению и желание раскрыть правду, чтобы защитить ардмагара.

Королева слушала бесстрастно; Комонот, казалось, был тронут тем, что мы предприняли, чтобы предупредить опасность. Их почти можно было перепутать: Комонота посчитать полным сочувствия человеком, а королеву Лавонду — невозмутимым сааром. Возможно, как раз эти качества и позволили им достичь соглашения после стольких веков недоверия и войн. Каждый увидел в другом что-то близкое.

— Дева Домбей не совершила существенных нарушений соглашения, — подытожила королева. — Не вижу никаких причин брать ее под стражу. Ношение драконьего передатчика является нарушением закона, но я склонна закрыть на это глаза, если она его вернет.