Хартман Рейчел - Серафина

Если честно, эта часть меня по-прежнему больно ранила.

— В конце концов она поставила меня на пол. Орма взял ее под руку, и они ушли вместе, оставив меня одну, в слезах и без обуви. Я спускалась по лестнице ползком, все четыреста двадцать ступеней, а когда наконец добралась домой, Орма отчитал меня за то, что я поверила дракону, и назвал умственно отсталой.

— Но он же дракон, — заметил Киггс, теребя поводья.

Проклятье. Наверное, неважно, можно ему и сказать.

— Я тогда еще не знала.

Теперь он смотрел на меня, причем внимательно, но уже я не решалась встретиться с ним взглядом.

— Зачем вы мне это говорите?

«Потому что хочу рассказать что-нибудь правдивое, а это — самое близкое к правде, что у меня есть. Потому что мне кажется, что вы хоть отчасти поймете эту историю. Потому что мне нужно, чтобы вы поняли».

— Хочу, чтобы вы поняли, почему я обязана ему помочь.

— Потому что он был к вам так холоден? Потому что оставил одну, а потом обозвал идиоткой?

— Потому что он… он спас мне жизнь, — пробормотала я в растущем смущении.

— Предположительно, как капитан королевской стражи, я должен был бы уже знать об этом случае. Драконша почти убила человека — это не шутки, и все же ваш отец не потрудился проследить, чтобы ее наказали?

Внутренности свернулись в узел.

— Нет.

Киггс посуровел.

— Хотелось бы мне знать, сколько правды в этой истории.

И он снова пришпорил коня, оставляя меня в одиночестве.

К городу мы подбирались ползком; драконы пешком шли не так быстро, а эти два, судя по всему, еще и не торопились. К тому времени, как мы достигли конюшни у подножия холма, перевалило далеко за полночь.

В поле зрения конюшни драконы перекинулись — остыли, сжались и превратились в пару голых мужчин. Они следом за мной и лошадьми прошли внутрь, а Киггс пошел посмотреть, какую одежду мог им одолжить конюх Джон. Орма был без фальшивой бороды, и я понадеялась, что он хоть очки запрятал куда-нибудь в безопасное место перед тем, как трансформироваться.

— Поразительно, что ты цела, — сказал мой дядя, стуча зубами; в человеческой форме он был все же немного благожелательней. — Как ты умудрилась не погибнуть?

Я отвела его в сторону, подальше от Базинда, и рассказала, как обманула Имланна. Орма слушал, сощурив глаза.

— Удачно, что он посчитал тебя сааром. Я не мог даже предположить, что твои особенности окажутся так полезны.

— Не думаю, что правда вообще могла прийти ему в голову.

— Правда? — появился прямо у нас за спинами Киггс с ворохом рубах и штанов. — Только не говорите, что я ее пропустил, — сказал он, передавая одежду саарантраи.

Я не смогла поднять на него взгляд. Он презрительно фыркнул.

Базинд, да благословит Небо его толстый череп, был единственным из нас, кого, казалось, все это развлекало. Всю долгую дорогу домой он беспрестанно спрашивал Орму, что будет дальше и скоро ли мы доберемся. Теперь, вернувшись в саарантрас, он прохрипел:

— Нас бросят в темницу?

Подобная перспектива, судя по виду, наполняла его едва ли не восторгом.

— Я не знаю, — сказал Киггс, ссутулясь с несчастным видом. Прошлой ночью он спал всего четыре часа, и усталость наконец одолела его. — Я сдам вас королеве и ардмагару. Они разберутся, что делать.

Мы сменили лошадей и снова двинулись в дорогу, на этот раз к городским воротам. Киггс не желал показывать драконам тайный ход. Стражи угрюмо преградили нам дорогу, но тут же отступили, стоило им признать своего принца. Мы продолжили путь по нетронутому снегу спящего города и вверх по холму к замку.

И королева, и ардмагар, само собой, спали, но Киггс решил не выпускать нас из виду и запер в приемной кабинета королевы под бдительным оком троих стражей. Базинд, сидя рядом с моим дядей на роскошном бархатном диване, задремал у Ормы на плече. Киггс ходил взад-вперед. На подбородке у него пробивалась щетина, глаза сверкали вспыльчиво и лихорадочно — последние искры энергии перед полным измождением. Он не мог ни на чем сфокусировать взгляд и глядел куда угодно, только не на меня.

А я не могла перестать смотреть на него, хоть что-то ужасное и угрожало подняться внутри от каждого взгляда. Все тело гудело от беспокойства; левое предплечье начало чесаться. Нужно было убраться отсюда, и мне пришел в голову лишь один способ это сделать.

Я поднялась. Все трое стражников вскочили по стойке смирно. Тут Киггсу все-таки пришлось на меня посмотреть.

— Принц, — сказала я, — простите, что доставляю хлопоты, но мне нужно в уборную.

Он уставился на меня так, будто не понял, что я имею в виду. Может, в приличном обществе не употребляют слово «уборная»? А как бы сказала леди Коронги? Комната прискорбной необходимости? От стремления уйти голос мой звучал неестественно высоко:

— Я не дракон. Я не могу просто присесть в овраг или отлить серой в снег. — Последнее как раз сделал Базинд по дороге домой.

Киггс быстро заморгал, словно чтобы проснуться, и сделал два быстрых жеста руками. Не успела я опомниться, как один из наших стражей уже вел меня по коридору. Он, казалось, решил, что нужно доставить мне столько неудобств, сколько возможно: мы прошли все относительно теплые туалеты в замке и по снегу пересекли каменный двор, направляясь к солдатскому туалету-эркеру на южной стене. Миновали ночную стражу, сбившуюся вокруг медника с жарко горящим углем; воины чистили арбалеты и оглушительно хохотали, но когда их товарищ прогнал меня мимо, разом замолчали и в тишине проводили нас взглядами.

Мне было все равно. Пусть хоть до самого Траубриджа под конвоем ведут. Главное — оказаться подальше от Киггса.

Я закрыла дверцу крошечной комнатки и тщательно ее заперла. Пахло в этой уборной не так страшно, как я опасалась; была она двухместная, две дыры выходили прямо в замковый ров. Внизу виднелась укрытая снегом земля. Снаружи поддувал ветер, достаточно ледяной, чтобы отморозить пятую точку самому стойкому солдату.

Я открыла затвор окна, чтобы впустить немного света, и опустилась на колени на деревянную полку между глаз дракона (как иногда называют такие отверстия). Локти положила на подоконник, голову — в ладони, закрыла глаза, повторяя мантру, которой меня научил Орма, чтобы успокоить разум, но одна и та же мысль продолжала с гудением виться вокруг, жаля, будто шершень, снова и снова.

Я люблю Люциана Киггса.

У меня вырвался короткий кислый смешок, потому что едва ли для этого откровения можно было найти более нелепое место. А потом я расплакалась. Как глупо было позволить себе чувствовать то, что чувствовать нельзя, воображать, что мир может быть иным, чем он есть на самом деле? Я — чешуйчатая тварь, в этом можно было убедиться, просто закатав рукав. И никогда не стану никем другим.