Лесса Каури - Золушки из трактира на площади

Пелеван смотрел на девушку, с трудом скрывая улыбку. В это мгновение она стала очень похожа на мать: та же складочка между бровями, сурово сжатые губы, тот же упрямый взмах головой, чтобы откинуть локон со лба. Когда-то Томазо душу продал бы Аркаешу за прикосновение к волосам Хлои! Но время исцелило боль, оставив толику грусти и негаснущий свет памяти, и вот он разглядывает ее дочь, размышляя о мудрости жизни.

— Ничего не говори, — сжалившись, произнес Томазо. — Я вчера потолковал с хозяином и предложил ему сумму чуть больше той, что он затратил бы на слом дома. Земельный участок у него в аренде на пятьдесят лет с правом переуступки, а вот здание — в собственности, и это значит, что мы сможем его перестроить и улучшить! Надеюсь, ты не в обиде на меня?

Матушка порывисто вскочила, потянувшись через стол, звонко чмокнула рыжего мастера в щеку и засмеялась:

— Вам, Томазо, весло в пасть тоже совать не стоит! — И протянула ладошку. — По рукам?

Они ударили по рукам и, не желая терять времени, отправились к стряпчему.

Старичок стряпчий, по имени Даугав Даугавец, жил в квартале Мастеровых с незапамятных времен. Люди шутили, что его возвели одновременно с первым домом первой улицы квартала — построили вместе с неубиваемой конторкой из орехового дерева, массивной стеклянной чернильницей и гусиным пером, зачарованным на чистописание. Несмотря на древний возраст, мэтр Даугавец сохранил острый ум, прекрасное зрение и собственные зубы, хотя передвигался по квартире с трудом. Выслушав пожелания посетителей, он пообещал подготовить к завтрашнему утру сразу два документа — договор о партнерстве и уведомление о намерении провести сделку по купле-продаже дома, которое должно было действовать до оформления собственно договора и исключало возможность перекупки дома третьими лицами.

Распрощавшись с мастером Пелеваном, Бруни побежала в трактир — и так еле отпросилась у Пипа, пообещав ему все рассказать по возвращении.

Запах теста для вафель уже витал над площадью. Сладкий, тягучий, как патока, он согревал души и будил воображение, обещая озера кленового сиропа и горы взбитых сливок, украшенные ягодами, с лета сохраненными на леднике. «Аромат вафель — аромат искуса!» — говаривала Матушка Хлоя. Рецепт был семейным, и никто в Вишенроге не пек вафли вкуснее ее.

Искус…

Проснуться утром в одной кровати с любимым и кормить его с рук горячими вафлями, слизывать с его губ капельки сливок, смеяться над глупостями и ощущать кожей его тело — горячее, сильное, жаждущее ласк!..

Проходя через площадь, Бруни улыбалась, хотя сердце невыносимо ныло от мысли, что она больше никогда не увидит Кая. Она предпочла бы снова и снова находить его и терять, чем вообще никогда с ним не встречаться.

В трактире было жарко во всех смыслах. Во-первых, толпился народ, жаждущий отдыхать в свой заслуженный выходной. Во-вторых, к вечеру из дворца ожидали телегу за очередной партией мерзавчиков. В-третьих, как поведал Бруни Пип, пока она переодевалась и мыла руки, Ваниллу осмотрел сам королевский целитель Ожин Жужин и порекомендовал полежать пару недель в покое, дабы «тонкая детская субстанция сильнее закрепилась под сердцем матери», как он изволил выразиться. Поэтому в тот же день Старшую Королевскую Булочницу отправили из дворцовой кухни на заслуженный отдых. Валяться в покоях мужа она отказалась наотрез, аргументировав лаконично: «Скучно и голодно!», и уже на рассвете Дрюня привез жену в отцовский дом, пригрозив, что и сам будет оставаться здесь ночевать. «А вот и нетушки! — с наслаждением ответил ему Пип. — Целитель Жужин сказал „в покое“, значит — в покое! А с тобой, сердешный зять, покоя не видать никому как своих ушей!» «Ну хоть навещать-то могу?» — сразу поникнув, спросил Дрюня.

— И тут, ты не поверишь, дочка, — продолжал рассказывать повар, — мне так его жалко стало, будто собаку приблудную ударил!

Матушка с сочувствием посмотрела на Пиппо и сняла пробу с теста. Добавить немного ванильного порошка — и можно выпекать!

— А дальше что? — заинтересовалась Ровенна, ловко раскидывая куски омлета с ветчиной и помидорами по тарелкам.

— Ну что-что, — буркнул Пип, — пожалел дурака! Разрешил навещать, но без этих… — он покрутил в воздухе лопаточкой, которой делил омлет на порции, — без постельных шалостев!

— Мастер! — ахнула старшая Гретель, едва не уронив уже собранный поднос. — И вы им поверите, когда они на голубом глазу вам поклянутся, что никаких шалостев не было?

Питер, увлеченно замешивающий тесто для мерзавчиков за угловым столом, тихонько хрюкнул.

— Вы меня за дурака-то не держите! — повар развернулся, воинственно размахивая лопаткой. — Я тетку Аглаю пригласил за Ванилькой поухаживать. Она хоть и стара, и глуховата, но шалости чует, как кошка сметану! А руки у нее, знатной кожевницы, крепче будут, чем у кузнеца!

— Тетка Аглая — это кремень, — уважительно кивнула Бруни.

Означенной тетке в ту пору исполнилось семьдесят семь, но она оставалась прямой как палка и непримиримой к «шалостям», как и шестьдесят лет назад. Ей бы следовало стать настоятельницей женского монастыря — и лучшей мэтрессы не видела бы Ласурия!

Из задней кухонной двери раздалось осторожное покашливание. Матушка обернулась и увидела застывшего в проеме Веся. За ним толпилось около десятка мальчишек-оборотней его возраста. Глаза у всех горели, как у лесных зверьков в ночи. Зрелище было бы жутковатым, если бы они так отчаянно не водили носами и не сглатывали слюну: запах первой партии вафель манил нестерпимо.

— Ой! — воскликнула зашедшая на кухню Виеленна. — Хозяйка, откуда эти оглоеды?

— Из леса, вестимо! — хохотнул Пип. — Весь, в зале мест нет, веди ребят к себе наверх. А вафли скоро будут!

— Всех кормить — никаких продуктов не хватит! — явно подражая сестре, проворчала младшая Гретель, провожая взглядом пацанов, гуськом поднимавшихся по лестнице.

— Вилен, — вдруг сказал Питер и, отряхнув руки от муки, шагнул на задний двор, — можно тебя на два слова?

Она последовала за ним. Оставшиеся на кухне не хотели подслушивать, но говорить тихо бывшему молотобойцу никак не удавалось.

— Не смей жалеть продуктов ребятне! — отчитал Виеленну сердечный друг. — Коли для твоего ребенка кто лакомства пожалеет, тебе понравится?

— Да я… — попыталась оправдаться та, но Конох перебил:

— И чтобы я такого больше от тебя не слышал! — веско довершил он и вернулся на кухню. Следом прошмыгнула служанка, красная как помидор.

Бруни сделала вид, что очень занята: ловко сворачивала вафли в трубочки, ложечкой накладывала туда густые, как сметана, сливки и украшала каждую ягодой — то клубникой, то крыжовником, то черникой, то вишней. Когда первое блюдо наполнилось доверху, кликнула Веся. Оборотень кубарем скатился по лестнице, будто стоял на лестничной площадке, ожидая, когда позовут.