Тим Пауэрс - Черным по черному

— Я?

Внезапное совпадение между появлением «Херцвестенского» и посещением трактира Циммермана вызвало у Даффи смутную тревогу. В первый раз за пять месяцев он почувствовал, как ощущение самостоятельности начинает его покидать.

«Возможно, — подумал он, — все начиная с гибели Бобо и кончая отправкой Эберса за пивом не случайно».

— Господи боже, Эйлиф, ведь я в твоем отряде совсем недавно. Не меньше дюжины твоих старых волков куда больше заслуживают этого звания, и, если я встану им поперек, не миновать бунта.

— Плевать, — беззаботно ответил Эйлиф. — Они и раньше пытались бунтовать, и поводы для этого бывали посерьезнее. У меня талант усмирять мятежи. Вдобавок ты подходишь как нельзя лучше — мало у кого из моих ребят такой боевой опыт, да и мозгов у тебя гораздо больше.

— А вот твой отказ, — заметил Верто с улыбкой, — будет означать бунт прямо сейчас.

— Даффи это знает! — рявкнул Эйлиф.

— Ясное дело, — согласился ирландец. — Я и не думал отказываться. — Покосившись, он увидел Эберса с бочонком под мышкой, который на пути к столу расталкивал локтями строптивых пьяниц.

— Вот наконец и пиво, — проговорил Штейн, поднимаясь на ноги. С лязгом выхватив меч, он повернулся к преследователям Эберса. — Это для меня! — крикнул он. — Прочь, псы, если не хотите отправиться назад, унося в руках свои потроха!

Разгоряченные ландскнехты отступили, высказывая замысловатые суждения о многочисленных привилегиях командиров. Эберс грохнул бочонком об стол и отдал честь:

— Приказ выполнен, сэр.

— Отлично, приятель. Нацеди себе кружку и проваливай.

— Ну, значит, решено, — сказал Эйлиф, который открыл кран и теперь разливал коричневую пенящуюся жидкость по кружкам. — Утром отправляешься со мной в трактир Циммермана. — Он закрыл кран и поставил перед ирландцем полную кружку, затем коркой хлеба принялся собирать со стола разлитое пиво.

— Хорошо. — Даффи глубоко вздохнул и одним глотком осушил кружку до половины. — «Черт возьми, — подумал он. — Напиток что надо». Эйлиф, который с аппетитом пережевывал намокший в пиве хлеб, был, похоже, того же мнения.

Ловко поворачиваясь в толпе на деревянной ноге, к столу притопал Фенн.

— Что тут за шум? — хищно усмехаясь, спросил он. — У меня тихое семейное заведение.

— Фенн, мы это отлично знаем, вот и решили прибрать твое знатное пиво подальше от тех чертовых пьяниц, — ответил Даффи. — Целее будет. — Он допил то, что оставалось в кружке, и снова налил.

— Могу я понять так, что вы берете весь бочонок?

— Вот именно, — подтвердил Штейн. — Нужно отпраздновать производство Даффи в лейтенанты.

— Ха! — воскликнул Фенн и ударил деревяшкой в пол, что должно было соответствовать хлопку ладонью по колену. — Даффи? Ходячий бурдюк с вином? Ловко придумано! Тогда Дионис, Силен и Бахус точно на вашей стороне.

Ирландец насторожился, услышав последнее имя, но Фенн уже беззаботно хохотал, довольный своей шуткой.

— По этому поводу песня! — крикнул хозяин. В ответ раздались одобрительные хлопки, и шум голосов немного стих, ибо Фенна любили слушать.

— Давай «Гримасницу обезьяну»! — рявкнул один солдат.

— Нет, «Как святая Урсула пошла по третьему кругу»! — завопил другой.

— Тихо, вы, крысы! — сказал Фенн. — Тут серьезный повод. Брайан Даффи произведен в лейтенанты отряда швейцарца Эйлифа.

Раздались приветственные крики — несмотря на все опасения Даффи, среди солдат он был хорошо известен и пользовался уважением. Одноногий заспешил к стойке, где держал бочонки с вином и свою арфу, переваливаясь точно бочонок, который катят на одном ребре. Взяв инструмент, он извлек долгий звучный аккорд, после чего полились первые ноты старой песни трубадуров «Fortuna, Imperatrix Mundi».

Фенн пел, и почти все собравшиеся хором вторили ему, что есть мочи горланя старинные стихи о капризном колесе фортуны. Даффи надрывался не меньше остальных, лишь однажды прервавшись, чтобы осушить вновь наполненную кружку, которой принялся отбивать такт по столу. Когда Фенн закончил песню, общий хор так и не умолкал, и, пожав плечами, он начал сызнова. Даффи уселся и еще раз наполнил кружку темно-янтарным пивом. Задумчиво отхлебнул глоток. Как при звуках знакомой музыки предстают картины давно ушедших дней или случайный, едва уловимый аромат оживляет забытые детские переживания, так вкус пива, приправленный старинной мелодией трубадуров, сейчас пробуждал в нем глубоко спящие воспоминания, нечто приятное, но давно позабытое. Обычно не склонный копаться в собственной памяти, он уцепился за эту ниточку с безрассудной целеустремленностью пьяницы. В следующий миг Эйлиф изумленно уставился на него, ибо ирландец вскочил с воплем, который оборвал песню, уже, впрочем, начавшую сбиваться с ритма. Окинув взглядом изумленные лица, он поднял пенящуюся кружку и произнес что-то на языке, никому в компании не известном.

— Это, похоже, галльский, — предположил Фенн. — Эй, Даффи! Давай без твоей тарабарщины. Скажи спасибо, я не заставляю своих гостей изъясняться на богобоязненной латыни.

Ирландец, кажется, заметил, что его не понимают. Рассмеявшись, он подошел к Фенну и протянул руки к арфе. Хозяин неуверенно улыбнулся, точно не вполне понимая, кто перед ним, однако через мгновение отдал свою арфу. Даффи взял инструмент, пальцы его легко прошлись по струнам, извлекая тихую прерывистую мелодию, подобную музыке, что приносит издалека ветер. Он взглянул вверх, попытался заговорить, смолк и следом выкрикнул:

— Aperte fenestras!

— Ого! — воодушевился Фенн. — Говорю о латыни, и латынь в ответ. Вы что, болваны, не слышите? Откройте окна!

Озадаченные, но не утратившие пьяного энтузиазма ландскнехты поспешили открыть ставни и распахнуть немногочисленные узкие окна. Даффи обернулся к двери за своей спиной, одной рукой откинул засов и ударом ноги открыл ее настежь. Судя по грохоту обрушившихся ящиков, дверь вряд ли предназначалась для использования по прямому назначению, однако Фенн только рассмеялся, когда порыв западного ветра пронесся по комнате. И вот ирландец заиграл. Это был стремительный мотив с молниеносными переходами, где напряжению и угрозе сопутствовало бесшабашное веселье. Были в нем настороженный трепет от предрассветной свежести; ощущения потертой рукояти испытанного клинка и пристального взгляда в темный провал, откуда должен появиться враг; возбуждение с холодом в животе и пересохшим горлом, когда правишь лошадью над опасным обрывом; наслаждение тем, как, стоя на носу плывущего корабля, смотришь на солнце, что садится в неизведанные моря. Пока солдаты внимали его музыке, в комнате сделалось почти совсем тихо, и пелену хмеля точно свежим ветром сдуло у них с глаз. Постепенно он вывел на первый план едва слышный поначалу мотив, и то величественная, то проказливая мелодия полилась в полную силу. При знакомых звуках аудитория оживилась, и ирландец начал петь на языке, который Фенн обозвал «похоже, галльский».