Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

– И чем всё кончается?

– Как обычно: тьмой.

– Ну да. Тьма забирает всё… Там нет такого, что ты будешь мне мешать?

– Такого там нет. И мешать тебе я не буду. Но позволь быть рядом – на случай, если ошибёшься… В том, что ты затеял, сбиться нельзя, иначе тобою пущенная лавина тебя же и накроет.

– Хорошо, – помедлив, сказал Алексей.

Глава третья

Кузня

В восемь утра он позвонил Вике.

– Доброе утро! Не разбудил? Нет? Это Алексей, узнали?

– Узнала. Доброе утро. Я почему-то испугалась: звонки междугородние… Вы уехали куда-то?

– Нет, это просто сотовый – он всегда так звонит. Вика, у меня к вам два вопроса.

– Я вся внимание.

– Вопрос первый: как спалось?

– Вообще не помню, чтобы так хорошо спала! Спасибо вам огромное! Будто… даже не знаю…

– Понял. Я рад, Вика. И второй вопрос – вернее, просьба. Вы в коридоре?

– Да.

– Пожалуйста, посмотрите в окно комнаты. Должна быть видна аллея, а на аллее скамейка.

– Есть такая, помню.

– Пожалуйста, посмотрите, сидит ли на ней кто.

– Но у меня телефон не дотянется… я отойду на минуту…

– Конечно.

Минута почему-то показалась Алексею очень длинной…

Собственно, он мог бы отправить туда парочку подзорных птиц, увидеть всё самому… но для этого требовалось новое волевое усилие, а ему не хотелось растрачивать силы, которые могли пригодиться очень даже скоро…

Наконец донеслись лёгкие шаги, звук поднимаемой трубки, дыхание.

– Не сидит там никого, но рядом шатаются два парня самого неприятного вида. Наверное, они и спугнули, кого вы ждёте.

– Возможно. Спасибо, Вика. Если вы не возражаете, я загляну к вам вечером?

– Не возражаю.

– А можно, со мной будет один специалист по всяким запредельным делам? Я ему показал нашу находку, и он страшно заинтересовался. Хорошо?

– Да ради Бога…

– Вот именно. Ради Бога… Значит, до вечера?

– До вечера.

Он дал отбой и тут же набрал номер мобильного телефона, принадлежавшего покойному Батыю. Ответили тут же, со второго сигнала.

– Слушаю.

– Через сорок минут в тупике между стадионом "Водник" и спортзалом. Машину оставишь на углу. И давай обойдёмся без нежданчиков. Слово?

– Слово.

– Тогда – успехов.

Алексей спрятал в карман телефон и включил приёмник, который за очень небольшие деньги научили ловить служебные волны. Перескакивая с частоты на частоту, он набрёл наконец на активные переговоры. Слова "стадион", "спортзал" не использовались, но "из-за трибун не высовывайся…" – прозвучало.

Алексею было совершенно безразлично, перехватили его переговоры (вопреки уверениям связистов, что сделать это невозможно) – или же Костяной, выходец из бывших сыскарей, задействовал свои связи в милицейских кругах. "Структура", возглавлявшаяся покойником Батыем, конечно же, была бандой – но из тех удобных банд, что снижают уровень уличной неорганизованной преступности, низводя слободских мальчиков: "парижан" и "ильинцев", – и очень активно препятствуют экспансии беспредельщиков-кавказцев. Поэтому на всякие мелочи наподобие транзита наркотиков можно было смотреть сквозь пальцы. Да и основная деятельность Батыя, владельца сети магазинов и рынков, не могла формально рассматриваться как преступная; ну, так уж везло человеку, что конкуренты его то угорали в гаражах, то падали с моста…

Без переговоров с Костяным Алексей вполне мог обойтись. Переговоры лишь сэкономили бы немного времени, не более того.

А "когда Бог создавал время, он создал его достаточно…" Впрочем, сейчас Бог спал. Алексей, к великому изумлению Мартына, уступил ему свой диван.

Константин Эрлих, он же Костяной, действительно стукнул, куда следовало. Сделал он это скорее от испуга, чем от ума или по велению хорошо развитых инстинктов, и сейчас испытывал то неприятное чувство, которое возникает во сне, когда обнаруживаешь себя на оживлённой улице без штанов. С одной стороны, ты знаешь, что это сон и что никто, кроме тебя, его не смотрит, а с другой… С другой стороны, ты прекрасно понимаешь, что находишься на оживлённой улице без штанов.

Его выбили из колеи и заставили паниковать эти проклятые птицы. Богатое воображение было одновременно и сильной, и слабой стороной Костяного, покойник Батый, хитрый татарин, это знал и использовал. Тогда, выскочив из склада в кричащий вихрь крыльев, Костяной на несколько секунд рухнул в какой-то вывернутый мир, мир воплотившейся "Тёмной половины"…

И даже потом, когда птицы в один миг исчезли, оставив обильные потёки помёта, Костяной ловил себя на том, что сторонится тёмных углов и вглядывается в тени.

Сейчас, на совершенно пустой автостоянке перед спортзалом, он испытал вдруг чувство запредельного, последнего одиночества. Просто все люди: друзья, враги, лохи, менты, биржевики, женщины, коты, сморчки, акробаты, бывшие первые секретари, ломовые, быки, бакланы, черножопые, шировые, мажоры, жлобы, доктора, бухари, татары, базарные торговки, шоферня, ведущие телевидения, комёлки… – все они исчезли, и вон за теми шторами не прятался никто, а звуки машин на проспекте возникали из тайных динамиков, поставленных специально для обмана… Он постарался стряхнуть с себя наваждение. Никого вокруг нет. Ну и что?

До назначенной встречи осталось три минуты. Прошёл молодой кособокий бич, издавая звук не выключенной рации. Козлы…

Костяной вновь занервничал. Он вспомнил ночь. Похоже, впервые братва столкнулась с чем-то, заведомо превосходящим её силами. До братвы это ещё не дошло, но он, Костя – он был умнее. Много умнее.

Именно поэтому ему вдруг безумно захотелось сорваться. Не так: он вдруг понял, что ему всё утро безумно хочется сорваться. Бросив всё. Сейчас. Он посмотрел на часы. Тик в тик. Никого нет.

Лечь на дно…

Просёк, гад. Просёк засаду. Это конец…

– Костя! – громко сказали сзади. Вернее, так: "Ка-астя!"

Он обернулся.

Там не было никого.

– Ка-астя! Ка-астя! Ной!

Пусто. Никого. Стеклянная стена фойе спортзала, с той стороны занавешенная вертикальными жалюзи, похожими на противомушиные полоски. Дверь, блестящие стальные ручки, стилизованные под половинки штурвала. Бетонная мусорная урна, хранящая следы подошв…

– Ка-астя-ной!

Голос от урны.

Костяной пошёл на этот голос, как заворожённый. Наверное, зря, подумал он. Это опять то, ночное…

В урне шевельнулось тёмное. Потом из неё высунулась маленькая голова с разинутым клювом.

– Ка-астя-ной!!!

Он сделал ещё три шага. На дне урны сидела ворона. Глаза её были подёрнуты плёнками, крылья жалко топорщились. Только клюв раскрывался неимоверно широко, острый язычок трепетал.