Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – Эрцфюрст

Я не то чтобы забыл насчет стен и крыши над всеми платформами, просто первый рейс пока, ладно уж, пройдет так. Все равно бы двигались к Тоннелю верхом, другие пешими, тех и других палило бы солнце, продувало ветром, а в дождь прятались бы под собственными плащами.

Первые полчаса все лишь глупо глазели по сторонам, привыкая к странному состоянию, когда вот так сидят, словно возле костра, только намного плотнее, а мимо проезжает мир, потом развеселились, пошли вопли, песни, кого-то спихнули с платформы, и тот с дикими криками догонял, его отпихивали, потом наконец сжалились и дали взобраться, а он все не мог успокоиться, долго орал и сыпал вызовами на поединки на топорах или мечах по выбору.

Я подумал с некоторым злорадством, что когда запустим паровоз, отставшие уже не догонят, тот еще конь…

Палант первым заметил впереди вторую колею, что отделилась от основной, сказал с восторгом:

— Вот и ваша веточка!.. Боже правый, там поместятся не три платформы, а шесть или семь!

— Это на вырост, — пояснил я. — Паровоз будет таскать больше, чем кони. Он в десятки, а то и в сотни раз сильнее.

— Господи правый, — прошептал он с восторгом.

Машинисты придерживали коней, но платформы буквально несло и работники станции, взапрыгнув на движущиеся платформы, разом вставили ломы в заранее приготовленные отверстия и налегли всем телом.

Снизу донесся отвратительный скрежет, полетели снопы искр. Рыцари соскакивали на ходу, ахали, пораженные невиданным зрелищем.

Платформы замедляли ход, остановились, но коней выперло за пределы разъезда, что пока, конечно, не страшно, наш поезд единственный не только на этой ветке, но и в мире.

Хотя… не знаю, не знаю. Есть еще Юг, о котором почти ничего не известно.

Я велел зычно:

— Остановка продлится… ну, пока меняют коней! Успейте опорожниться, следующая будет нескоро.

Ко мне подбегал начальник станции, поклонился.

— Ваше высочество, простите…

Я сказал строго:

— Смотря за что. Могу и голову снять. Говори!

Он сказал почти плачуще:

— Ваше высочество, надо бы вот там дальше сделать… ну, такую загородку. Там ручей, очень удобно. А внизу по течению живут такие неприятные люди, их не жалко.

— Какую загородку? — спросил я.

Он сказал упавшим голосом:

— Да все начали облегчать животы, как вы и сказали, но почему-то возле моего домика!.. Это же что будет, когда проедет вся армия?

Я хлопнул себя по лбу.

— Ты прав, извини. Не предусмотрели, умники. Я велю… хотя сам распорядись, средства выделю, насчет постройки длинного барака с отдельными кабинками. В будущем станут ездить и женщины, а их надо приучать делать это не рядом с мужчинами, то время придет намного позже.

Он вскрикнул со слезами благодарности на глазах:

— Ваше высочество! Спасибо!

Я отмахнулся.

— Думаешь, мне надо, чтобы начальники станции выходили встречать высоких гостей с головы до ног в… коричневом? И с мощным ароматом, совсем не похожим на розы? Вообще собирай все жалобы и предложения по улучшению. Будем делать мир лучше вместе!

Он сказал молитвенно:

— Да, ваше высочество, да!..

Еще трижды меняли усталых коней на свежих, стараясь делать это как можно быстрее, и снова по обе стороны бежит природа, а на широких платформах благородные рыцари с красными крестами бойцов за веру весело орут удалые песни и наслаждаются чудом, когда они сидят, а мир мчится навстречу.

У Тоннеля заблаговременно перекрыли дорогу, а когда кони с грохотом ворвались под каменный свод, оба машиниста размахивали кнутами и орали, чтоб все в стороны, в стороны, в стороны!

Народ в испуге прижимался к стенам, а мы пронеслись с таким грохотом, будто в самом деле мчится что-то ползуновское или стефансоновское, только искры не сверху из трубы, а из из-под копыт, но скоро мы этот мир перевернем…

В Тоннеле мужественные крестоносцы примолкли, но когда впереди показалась светлая точка и начала быстро увеличиваться, они радостно заорали, оба священника начали громко молиться, а когда с грохотом выметнулись в хмуро-солнечный день, уже все запели мощно и красиво.

Палант с сомнением поглядывал на коней, наконец сказал мне, все так же посматривая на них с тревогой:

— Ваше высочество… кони уже вроде бы устали…

— Еще две-три мили, — ответил я, — и все, конец дороги.

— Ваше высочество?

— Конец дороги железной, — пояснил я. — Дальше в седла и — по старинке…

Он пробормотал:

— Это называется «по старинке»? Гм… Чего-то я не понимаю.

Далеко впереди показалась толпа народа, а по обе стороны множество палаток.

Я закричал во весь голос:

— Начинаем торможение!.. Не спать, не спа-а-а-ать!

Отец Гардиус перестал помахивать кнутом, могучие помощники снова вставили в тормозные дыры стальные штыри, внизу заскрежетало, оттуда посыпались искры.

Платформы замедляли ход, впереди нас заметили, отбежали в стороны, а то вдруг сдуру не остановимся, орали и весело махали руками.

Народу, как муравьев, но что делать, когда все руками, по-прежнему ударную стройку тормозит производство рельс, укладка, зато отесанные шпалы тянутся вперед на мили, насыпь широкая, утоптанная, с боковыми кюветами для отвода воды и удобными тропками по бокам, что вытоптали сами строители.

Народ с воплями разбегается от обогнавшего платформы Бобика, а ко мне, обогнав его по широкой дуге, подбежал начальник стройки и, захлебываясь словами, начал отдавать рапорт.

Я прервал благожелательно:

— Здесь командует отец Тибериус, вон спускается…

Оруженосцы первыми соскочили на землю, бросились к крытому вагону и, распахнув широкие ворота, начали выводить по широким сходням донельзя удивленных коней.

Палант оглянулся в сторону опустевших платформ, в глазах все еще удивление ребенка, увидевшего дивную радугу.

— Ваше высочество, — проговорил он в смущении, — это настолько удобно, что я даже не знаю…

— Что вас беспокоит, дорогой друг?

— Не будет ли урону нашему достоинству, — спросил он с обеспокоенностью, — что мы идем вот так легко? Господь же велел в трудностях…

— Трудностей меньше не будет, — заверил я. — Даже больше, возрадуйтесь! Сократив дорогу, быстрее приступаем к настоящему делу, где и трудности, и препятствия, и дурость, и противники. Так что Господь знает, что делает.

— А-а-а, — сказал он с облегчением, — ну если знает, тогда хорошо. А то я подумал, как бы жизнь не стала чересчур легкая. Это изнеживает. Совсем род людской переведется, а это нельзя, мы ж чего-то еще не выполнили по Божьему повелению…