Исход благодати (СИ) - Зеленжар О.

— Будь по-твоему. Тебе решать, как поступить с этим знанием. Ты не пленник, можешь уйти. Но если ты останешься, то здорово поможешь и нам, и себе.

«Они нуждаются во мне, — мелькнуло в голове Эстева. — Они нуждаются во мне. Как же это, черт побери, приятно». Это подкупало, интриговало, манило.

— Я… останусь, — сказал Соле, удивив сам себя, — но я могу уйти в любой момент, верно?

— Верно, — эхом отозвался Морок.

Это наивное, детское соглашение словно приоткрыло какую-то тайную дверцу. Не сказать, чтобы взаимоотношения Морока и Эстева приобрели дружеский окрас. Бледный все так же называл его болваном и бранился на его неуклюжесть, но Эстев больше не воспринимал это как личную неприязнь. Строгость вожака казалась естественной, как ранние побудки, тренировки со шпагой, изнурительная работа и вечерние ласки Ири, которые придавали каждому дню особенный привкус. Единственное, что гложило его — печаль по умершему товарищу. Нет-нет, да проносились в голове вопросы. Что, если его можно было спасти? Смог бы он предотвратить смерть Рихарда, если бы был более подготовленным? Это придавало сил для тренировок, но иссушало душу. Вдобавок ко всему этот говнюк Марсэло поселился в памятном месте и ухаживал за лошадями, словно так всегда было и будет.

Однажды вечером Морок неожиданно подманил Эстева к конюшне:

— Иди сюда! У меня кое-что есть для тебя.

“Что?” — подумал парень. На ум приходили только всякие гадости, вроде дополнительной грязной работы. Марсэло, к счастью, внутри не оказалось, парень вздохнул с облегчением. Он прошел вдоль ряда стойл, вспоминая имена пестрых лошадиных морд. Крапивка, Мигель, Томаз и Кара, любимая кобылка Морока, серая, в серебристых яблоках. А это… А это кто?

— Только посмотри на нее, — тихо произнес вожак у него за спиной. — Ну разве не красавица?

Эстев с интересом осмотрел новое приобретение Морока. У лошади была причудливая окраска. На белоснежной шкуре выделялись частые черные крапинки, словно кто-то уронил изюм на засыпанный мукою стол.

— Прекрасная стать, — продолжал распыляться бледный. — Ход плавный, норов покладистый, словно у праведной деревенской девки. Чистейшая шутанская порода, редкая масть. Стоит целое состояние, но мне досталась практически за бесценок… Что скажешь?

— Что вам как всегда везет, — пробормотал толстяк, разглядывая, красивую лошадиную морду.

— Тебе. Это теперь твоя кобылка.

Эстев с удивлением уставился на вожака:

— Но… я не умею ездить верхом… как же…

— Давно пора научиться, — оборвал его Морок, — а отдавать тебе одного из любимцев не хочу.

— Меня пытались научить…

— Они пытались, а я научу, — снова оборвал его бледный. — Не отнекивайся. Чем сильней ты сопротивляешься, тем сложнее тебе все дается. Это будет трудно, но достижимо…

Эстев посмотрел на него, и почему-то у него не возникло никаких сомнений в его словах. Этот мужик будет браниться, возможно, хлестать нагайкой и пинать под зад, но не откажется, как делали все его предыдущие учителя. Эстев знал Морока не так уж и давно, но по всему увиденному мог судить, что этот чурбан с упрямством текучей воды достигал поставленных целей, и если он втемяшил в голову, что из Эстева должен выйти сносный наездник и фехтовальщик, то так оно и будет.

— Ну что замер? — фыркнул вожак, вырывая его из задумчивости. — Имя уже придумал?

Эстев еще раз осмотрел на кобылку.

— Изюминка…

— Изюминка, — задумчиво повторил Морок. — Что ж, так и запишем. И да, ты теперь умелый, ухаживать за ней будешь сам…

Эстев мысленно чертыхнулся. Надо же, какой подарок. Однако спорить или отлынивать от обязанностей он не стал и, несмотря на то, что конюшня вызывала грусть, принялся за работу со всей ответственностью.

Теперь каждый его день был расписан по минутам. Утром тренировка со шпагой, стрельба, кухня и уход за Изюминкой, вечером уроки верховой езды. Когда он вывалился из седла в первый раз, Морок схватился за голову.

— Да ты мешок с требухой, — сокрушенно пробормотал он. — Впервые на своем веку встречаю такой… мякиш.

Эстев только вздохнул. Обидное замечание, но весьма меткое. Он и правда напоминал толстую хлебную буханку. Эстев часто задумывался о прошлой жизни. Она казалась ему счастливой, но со временем он все сильнее осознавал, что бежал в муку и сахар от своих проблем и страхов. Слабый и мнительный с детства, он привык заедать все свои проблемы и вскоре растолстел так, что стал еще большим посмешищем, отчего только больше ел… Это был заколдованный круг. Приготовление и поедание вкусной еды стало его отдушиной, а Закон Благодати — лекарством для страдающей души. В священной книге всему находилось свое место и предназначение, и Соле искренне поверил, что семейное дело — единственный для него путь к счастью. Эстев настолько уверился в свой никчемности, что даже не старался достичь хоть какие-то результатов в сложных для себя делах, просто ложился брюхом на воду и плыл по течению, каждую свою неудачу оправдывая тем, что это совсем не его. Никчемный кусок мусора, а не человек. Свою горечь Соле выплескивал на зависимых от себя людей. Как часто он сам прибегал к нагайке? Сколько раз бил Брэдли, тем самым самоутверждаясь? Паршиво. Выходит, он был не только слабаком, трусом и спесивцем, но еще и негодяем, хотя все свою сознательную жизнь полагал, что является образцовым богобоязненным винтиком в механизме Его Благодати.

Это осознание подействовало на него отрезвляюще. Вместо того, чтобы впасть в очередное уныние, Эстев мысленно надавал себе по щекам. Хватит жить, как трус и слабак, потакать хныкающему мякишу внутри себя, лелеять этого изнеженного ребенка. Хватит страдать по мнимому, нарисованному на доске счастью, которого не было. Хватит цепляться за страницы Закона Благодати, такого же нарисованного, как и все прочее в его прошлом. Первое, что он сделал после этого — пошел в конюшню, нашел Марсэло и пожал коротышке руку, за то, что не бросил в тогда в бою, поддержал, отрезвил. Его пуля окончательно упокоила того серого человека, который без сомнения, убил бы Соле сразу после рябого, а вместо благодарности Эстев набросился на него, словно на преступника. Да, Рихарда больше нет, а его работа — есть, и ее нужно кому-то делать.

Марсэло принял извинения Эстева в свойственной ему грубоватой манере. Так как Эстев сам заботился об Изюминке, то им приходилось видеться каждый день, и вскоре их взаимное угрюмство сменилось неловким общением. Сначала о пустяках, вроде еды, погоды и лошадях, а потом Эстев осмелился спросить:

— Скажи, а зачем ты пошел в конюхи? С твоими навыками тебе надо в караул… Или учить солдат…

Марсэло оперся на черенок лопаты, задумчиво посмотрел на серую кобылку, высунувшую нос из стойла.

— Да не хочу я, — неожиданно ответил он. — Оружие, сражение… В печенках сидит. С лошадями спокойно.

Ответ, за которым, казалось, стояла целая история. Эстеву было любопытно, что такого случилось с Марсэло, раз он с радостью уходит с головой в грязную работу вместо того, чтобы проявить свои выдающиеся таланты.

Спустя пару дней после появления мальчишки, на очередной тренировке с Мороком, Эстев отметил, что тот погружен в задумчивость, и осмелился спросить почему.

— Мальчишка, — неожиданно откровенно ответил бледный, — отказывается есть и разговаривать. Упрямый бельчонок…

— Немудрено. Вы держите его в подвале, в компании неприятнейшего типа. Любой на его месте был бы о вас невысокого мнения.

— А если его выпустить, он непременно сбежит… Нужно как-то донести до него, что тут ему будет лучше. Не желаешь ли попытать счастье?

— Я? — удивленно воскликнул Эстев, кляня свое любопытство.

— Да. Я заметил, что мелюзга хорошо к тебе относится… Может и с ним наладишь контакт, — Морок пристально посмотрел на толстяка, затем кивнул сам себе. — Решено. Пойдешь к нему.

— Но что мне сказать? — пробормотал Эстев.

— Придумай.

Спорить с Мороком было бесполезно. Вечером, захватив с собой пару мисок с похлебкой, Эстев пошел в подвал к Дуану.