Татьяна Апраксина - Назначенье границ

— Мне? — удивился в очередной раз Майориан. — Мне обычно ничего не снится. Так с чем, кроме этого пророчества о чуде, я к тебе приходил… и при чем тут сова?

— За инструкциями по порядку марша ты приходил. А сову во сне видел.

— И та сова мне напела… слушай, я тебе следующий раз так же докладывать буду. Врать, недоговаривать и крутить.

— Напела, физиономию расцарапала и погадку сбросила прямо под носом. Последнее мне рассказал не ты, а твоя охрана. Ты проснулся, ругался и три раза спросил, не видели ли они сову. Вот это они запомнили, уж очень странно ты на них смотрел.

— И это тоже не все, — и зачем же ты расспрашивал мою охрану? — Правда?

— Не все. Еще ты мне сообщил, что у меня удача кончилась. Но эта часть не сбылась самым решительным образом.

— Он забудет, а ты запомнишь… — чужим голосом выговорил Майориан, потом усмехнулся. Вспомнилось. Все и сразу — и легло в ровную цепочку следов, простых и понятных; захотелось спросить кого-то: зачем заставляли забыть? — Сова, да, как же. Не только сова там была, и зачем же было так старательно умалчивать, я как-то и не собирался… встревать.

— Ты пытался встрять во все остальное, — пожал плечами командующий.

— Например? — этой твоей… с копьем я глубоко безразличен, и нужен был только как вестник, я это прекрасно помню — так зачем же водить меня за нос?

— Например, навязался мне в спутники этой ночью.

— После всего этого я, кажется, имею право? — а судя по открывшейся ссадине почти двухнедельной давности, так не право, а обязанность. Потому что так решила одна весьма обаятельная дама с суровой птицей на плече, и спорить с ними неохота. Особенно после того, как четырнадцать суток пути превратились в восемь.

— Право? Я все-таки пришлю тебе «Одиссею»… чтобы ты оценил, с кем связался.

— Я уже знаю, с кем, я все-таки не совсем дурак. Вот парадокс — Марию и Минерву поминаешь ты, а приходят ко мне…

— Да, смешней смешного… Мария, кстати, тоже являлась. Только не тебе, а Торисмунду. И он царапиной не отделался.

— А, вот кто его дубинкой угостил, — рассмеялся Майориан. — Сильнее надо было. А тебе кто являлся? — и если никто, то наш командующий в очередной раз докажет, что умеет очень ловко устраиваться… как, собственно, и надлежит: большинство забот нужно перекладывать на подчиненных.

— Святой Фома. А поминал его не я, а моя жена. Но тоже, видимо, убедительно.

— Почему ты мне ничего никогда не рассказываешь? — уже без всякого смеха, а с большой обидой спросил Майориан. — Даже после того, как я оказываюсь во всем этом по уши — все равно не рассказываешь. Я не гожусь, да?

— Я предпочел бы, чтобы ты не оказывался во всем этом по уши. Потому что у всего этого очень долгая память. А это один из тех редких случаев, когда незнание — хорошая защита. Надежная.

— Не нужно меня так защищать. Мне это неприятно, — мне больше, чем неприятно, мне обидно, мне тошно и противно, потому что я чувствую себя дураком и ребенком, я до сих пор — для тебя! — только мальчик, которого нужно баловать и понемногу приучать сражаться, управлять, побеждать… а я уже вырос. Мне тридцать лет, и мне кажется, что защищать — уже мое дело. — Имей это, пожалуйста, в виду.

— Тебе хватит забот на любой вкус. Не жадничай.

— С тобой иногда… довольно сложно разговаривать, — а потому и не надо. Поговорим потом, после всего. — Отправляемся вечером? Тут где-то часов шесть пути, если быстро.

— Вечером, до заката.

451 год от Р.Х. 24 июня, вечер, Каталаунские поля

Сказать, что настроение было отвратительным, значило все же погрешить против истины — слишком любопытные вещи ждали впереди. Две армии мертвецов… лесной пожар, начатый Торисмундом, наверняка можно погасить одним правильным словом — только как прикажете найти это слово, напрочь не разбираясь в природе произошедшего? А расспросить наследника не вышло — тот сразу решил бы, что коварный ромей зарится на чужое… Патриций рассчитывал получить эти знания потом, потихоньку, просто на случай, если кто-нибудь еще так попадется… и просчитался, прогадал. Они потребовались сейчас. Но там, где нельзя пройти по цепочке, можно действовать грубее. Пожар идет, пока есть чему гореть. Заклинанию требуются мертвецы — значит их нужно вычеркнуть. А на то способы есть. Хотелось бы знать, какой подействует?

Задача — из интереснейших, и всем только на пользу. Мертвецам спокойнее, живым безопаснее. И прекрасный теплый вечер — трава пахнет так, что вот-вот полетишь… Конечно, к полю поближе, звуки и запахи не те, но пока что и край леса, что кружево, и небо над головой золотое.

И если не глядеть на Майориана, жизнь, некоторым образом, прекрасна.

А если глядеть, то можно увидеть такое выражение лица, что, возьми они с собой корову, у нее бы молоко прямо в вымени створожилось. Нужно будет его со Святым Фомой познакомить… или все же не стоит. Лучше тихо пережить следующий год и тот, что после него… и я уже знаю, какие инструкции давать, их там трое, на той стороне, трое с возможностью подойти к царю царей достаточно близко, кто-то да успеет, это в Константинополе тамошние умники считают, что всех можно купить за золото — и ошибаются раз за разом, золото — это смазка, очень хорошо, когда оно есть, но кровь таких людей, как мой бывший приятель, проще и надежнее приобретать иначе, особенно если помнить, кто в нем теперь живет… не нужно Майориану знакомиться с Фомой, еще договорятся.

К разнотравью примешался, привился, как лишняя нитка в мотке, другой запах, тоже по-своему привычный. Надежный, уж точно. Иди на него — и не ошибешься. Почти приехали.

Время до отъезда Майориан провел с толком — с таким, что успел трижды пожалеть, что вообще проявил любопытство, и девятикратно — что не сделал этого раньше, вовремя. Он не любил себя оправдывать, не любил и не умел, с этим повезло, отучили еще пока считать до десятка не выучился. А без оправданий — дел хватало, вокруг три недели невесть что творилось, глаза закрыть некогда, сперва марш, потом сражение — получалось, что он дурак, полный и круглый, хоть по столу катай.

И кошмары — были, охрана знала, не только командующий, и с расцарапанной мордой он просыпался, и про сову — спрашивал, и к Аврелии успели… все вокруг, решительно все вокруг понимали, что случилось чудо, один Майориан, как последнее бревно, ничего не замечал. Торисмунд после ночных прогулок был бледен и от солнца шарахался — это многие видели во время похоронной процессии, а вот после визита к командующему — везигот внезапно ожил и пятнами идти перестал; ушел в ночь патриций с двумя букеллариями, а вернулся — один, целый и невредимый — с поля между двумя лагерями, где кто только не шлялся в поисках добычи… так не бывает, но было. Столько всего было, что хоть головой о ближайшее дерево бейся: пустая голова, ни на что иное не годится. Просмотрел, не заметил, пропустил. Идиот. Крот безмозглый… помощничек! Но командующий — ни слов, ни зла не хватает. Все сам, всегда и везде — сам, проклятье какое-то.