Сергей Никшич - Люди из пригорода

– Но я же свободен! – кричал ей Голова, – приезжай, а хочешь, я приеду…

– Я тебя тридцать лет ждала, теперь ты меня подожди, – безо всякого пиетета ответила его бывшая подруга и опустила трубку.

– Сволочь! Буржуазия! – завопил Голова, тщетно пытаясь перекричать короткие, равнодушные к его горю гудки.

Он попробовал еще было позвонить Галочке, но трубку никто не снимал, и в опустевшем и в общем-то ненужном ему и чужом доме становилось все более темно и тоскливо, и холодная рука беспросветного одиночества принялась фривольно поглаживать его еще трепыхающееся, глупое сердце, напоминая о том, что праздники закончились.

Эпилог, или Сумбурная пятница

Уж очень хотелось Мотре, чтобы Дваждырожденный на ней женился, ну очень хотелось, но как этого добиться, она решительно не знала: Богдан жил у нее уже месяца два и даже собирался продать собственный дом, чтобы купить подержанный «Запорожец» с тем, чтобы возить ее «как королеву», но все не предлагал оформить брак. Мотрю даже стали точить сомнения: правильно ли она сделала, что прикипела к нему душой и пустила в дом, но посоветоваться ей, кроме как с картами, было не с кем.

И однажды, когда Дваждырожденный задержался в сельсовете, Мотря выключила свет, зажгла свечи и разложила затейливый пасьянс. Всмотревшись в карты, Мотря вздрогнула – такой чепухи ей еще карты никогда не пророчили. Настроение у Мотри окончательно испортилось, а тут откуда-то подул сквозняк и задул все свечи, кроме одной, и всматриваться в карты Мотре, которая втайне страдала от близорукости, но очки не носила, стало просто невмоготу – глаза слезились, короли и дамы сливались в одно разноцветное пятно, из которого они то дерзко смотрели и кривлялись, то норовили сунуть ей кукиш и при этом ехидно посмеивались, словно у нее за спиной происходило что-то очень забавное. «Даже погадать не удается», – вздохнула Мотря, смешала карты, встала и включила свет, но тут раздался громкий телефонный звонок – Дваждырожденный сообщил, что задержится, потому что решил поговорить по душам с Богомазом.

– И где вы будете говорить? – грустно поинтересовалась Мотря.

– Известное дело, где, – важно ответил Дваждырожденный и положил трубку.

И в этот безрадостный вечер накануне выходных Мотря вышла на крыльцо, чтобы продышаться и посмотреть на древние, вещие звезды в надежде, что они что-нибудь ей подскажут. Но и те только подмигивали ей издалека, и хотя на душе у Мотри стало чуть поспокойнее, она решительно не знала, как ей быть и как Дваждырожденного наконец окольцевать.

Впрочем, в этот обманчиво спокойный вечер смятение завладело не только ее душой – Хорек от Параськиных попреков совершенно затосковал, рога ему приходилось спиливать все чаще и чаще, потому что они росли как на дрожжах, и на это уходило все больше денег, а Васыль ни в какую не соглашался открыть кредит или обслуживать его в долг. «Ты пример с Тоскливца и Головы бери, – учил Хорька Васыль, – выкладывают двадцатник и еще благодарят от всей души. Toскливец, правда, при этом немного синеет, но думаю, это у него от нервов…». Надежда у него была теперь только на то, что надоевший уже снег рано или поздно растает, выглянет весеннее солнышко и он поселится во времянке на пасеке, которую он на этот раз устроит как можно дальше от села, и тогда пусть Параська попробует до него там добраться. «Оно, конечно, – размышлял Хорек, – можно и на пасеке заскучать, но надо такое место подобрать, где бабы грибы собирают, а еще лучше поселить бы их в улье, чтобы они роем из него вылетали по первому требованию… Но на это, впрочем, рассчитывать не приходится». Подумав так, Хорек грустно вздохнул, и тут же наступившая в доме тишина была взорвана писклявым Параськиным сопрано.

– Нет, он еще вздыхает, вы только, люди добрые, на него посмотрите – он вздыхает! А что мне тогда делать, если мой собственный супруг скачет по кустам с чертовкой, забыв всякий стыд! Еще раз вздохнешь – детям напишу!

Трудно сказать, к кому обращалась Параська, потому что из добрых людей в доме находился один только Хорек, но Параська вряд ли имела в виду его. Хорек, чтобы не попасть под горячую руку, ушел в сарай, якобы по делу, а на самом деле, чтобы спокойно скрутить козью ножку и по свободе перекурить. На всякий случай он еще раз проверил свои карманы – дело в том, что после последних событий Параська забирала у него все деньги, которые он получал за свой мед от базарных торговок, и пересохшее за неделю горло заходилось в беззвучном крике, угрожая потрескаться, как пустыня, если его не прополощут живительной влагой. Но в карманах, кроме дыр, и по этой причине сквозняка, он ничего не обнаружил, и даже самокрутка уже не могла снять камень с его опечаленной от бесконечного Параськиного иезуитства души. И он выскользнул из сарая, даже его толком не закрыв, по-пластунски преодолел заснеженный двор и бегом бросился в сторону корчмы, надеясь, что встретит там кума, а тот-то уж не откажется угостить его, чтобы проклятая тоска, навеянная Параськой, отпустила наконец его изнемогшую душу. И точно, Хорьку повезло – кум заседал за столом вместе с Дваждырожденным, и когда перед ними предстал опечаленный Хорек, в глазах которого, казалось, скопилась вся мировая скорбь, они встретили его как родного, усадили за стол, пододвинули блюдо с нарезанной шинкой и рюмку, и у Хорька впервые за последние несколько дней оттаяла душа. Дело в том, что они не успели и нескольких слов сказать между собой о том, как рады вот так по-дружески собраться в конце недели, чтобы потолковать по душам, а Дваждырожденный и Богомаз собирались обсудить ни много ни мало – смысл своей многострадальной жизни, и приход Хорька пришелся как раз кстати, потому что они сразу же решили определить его третейским судьей. Первым начал Дваждырожденный.

– Я думаю, – начал витийствовать он, – что душа обретает на этой грешной земле свое тело, которое есть не что иное, как одежда души, красивое тело – как модная одежда, но всего лишь одежда, так вот душа обретает свое тело, чтобы иметь возможность передвигаться, действовать и прийти наконец к своему Спасителю посредством…

– Ты хочешь сказать, что без тела душа не способна передвигаться? – перебил его нетерпеливый Богомаз, который весь день провел в мастерской, молча и сосредоточенно работая, и которому не терпелось немедля выложить все то, что ему не удалось сообщить никому в течение дня. – Душа способна пересекать космос и двигать звезды, ибо она – частица Божья и ей подвластно все, что подвластно уму человека…

– Я же только начал, – в свою очередь перебил его Дваждырожденный, – дай мне сказать…