Влада Воронова - Крест на моей ладони

У Люцина сидели оба его зама, но Грюнштайн их не заметил, сразу заговорил о троедворском гражданстве для брата.

— Нет, — перебил Люцин. — Исключено. Принять урождённого потайничника я не могу.

— Да ты что? — возмутился первый зам. — Ты ведь знаешь, каково у них там перевертням. Люцин, ты ведь сам оборотень, а дочка у тебя перевертня. Ты представь, если бы с ней такое было?! Ну одного-то потайничника можно к основице адаптировать.

— Эрик умеет жить в вашем мире, — быстро сказал Грюнштайн. — Он часто бывал на основице — из-за меня, когда провожал на каникулы к родителям. И после тоже часто выходил в человеческий город. Вам не нужно Эрика ничему учить, он уже всё умеет. Он с первого же дня сможет работать как и все ваши люди, в любом из дворов. Вам никогда не придётся упрекнуть Эрика в лени или небрежности.

— Высокочтимый посол, — устало сказал Люцин, — на тот случай, если вы не заметили — у нас идёт война. Вы хотите послать вашего брата на смерть?

Грюнштайн улыбнулся с такой горечью, что мне стало страшно.

— Высокочтимый директор, бывает, когда жизнь становится хуже смерти. По крайней мере, ваши воины умирают быстро и почти без мучений. И умирают они не зря. А мой брат хороший боец, он умеет выживать и побеждать. Эрик истинный воин, он безупречен в отваге и верности. В скором времени у вас будет надёжный офицер.

Люцин вышел из-за стола, сделал несколько шагов к Грюнштайну. Остановился, прикусил костяшку большого пальца. Видно было, что директор колеблется.

— Нет… — сказал он через силу. И добавил твёрже: — Нет. Вашему брату придётся из лагвяна стать приготовишкой. Жить в чужой стране, всю оставшуюся жизнь говорить на чужом языке. Здесь всё другое — обычаи, пища, люди… В зрелом возрасте трудно перестраиваться и начинать жизнь с нуля. Тем более, что дворянские титулы Лиги и Альянса в Троедворье становятся недействительными… Вам гораздо легче будет научить брата элементарным страховкам, чем везти его сюда. Вы уже неплохо освоили базовый курс, сможете быть инструктором.

— Вы ведь знаете Уложение о высшей мудрости, — с болью ответил Грюнштайн.

— Вашему брату необязательно афишировать свои умения.

— Это невозможно скрыть! В Департаменте магоресурсов сразу обо всё узнают и тогда… — Грюнштайн не договорил.

— Департамент строг только с низшими классами, — возразил Люцин. — Грюнштайны — один из знатнейших родов Альянса. Вам нечего бояться. Всё закончится максимум крупным штрафом, да и то вряд ли.

— Позвольте Эрику приехать! — с отчаянием взмолился Грюнштайн.

— Нет.

Грюнштайн бросился на колени.

— Во имя милосердия, монсеньор!

Он пополз к Люцину, униженно пригибаясь к полу.

— Монсеньор, клянусь волшебством — я буду вернейшем из ваших слуг в жизни и посмертии. Рабом. Молю вас, монсеньор, будьте милосердны!

Грюнштайн обхватил ноги Люцина, стал целовать.

Люцин рывком поднял его за воротник пиджака и толкнул на диван.

— Хорса! — гаркнул на меня. — Чего застыла? Приведи его в чувство — не видишь, истерика у мужика.

Я шагнула к Люцину.

— Боишься, что Эрик фон Грюнштайн окажется агентом влияния, засланным Тройственной Триадой?

Люцин мгновенно обернулся матёрым упырём, зарычал в гневе и ярости. Я с перепугу чуть трусы не замочила, но выручили наказательские рефлексы — отскочила в сторону, зажгла на ладони «розу Хаоса».

— Именем изначалия!

Люцин замер, даванул меня тяжёлым взглядом и перешёл в людское обличье.

— Оставьте нас, — велел он замам. — И посла заберите.

Замы вышли. Грюнштайн дёрнулся было остаться, но не лагвяну с чаротворцами спорить — вывели.

— Ты знаешь и об этом, — констатировал Люцин.

— Чем они вас держат? — спросила я.

Люцин мгновение поколебался, но ответил:

— Аналог «алого слова». Всех правителей Девятка наделяет ануной. Это особая властительная сила, без которой невозможно править волшебным миром, подчинять себе магородных. К тому же ануна одаряет силой благодати людей и земли Троедворья. Но даётся она только в обмен на клятву верности. Нарушение карается смертью. Уже много веков Троедворье для Девятки почти недоступно, но полностью освободиться от пут ануновой клятвы не смог ни один директор.

— И потому каждый директор оплачивал своё правление смертями троедворцев, — ответила я. — Продавал нас Девятке в обмен на всевластные побрякушки, — резким взмахом руки я показала на равновесные символы в углу. — Ну и каково быть главным кочегаром войны? Вам доставляет удовольствие губить людские жизни на потеху Девятке, директор Люцин? Наверное да, ведь за холуйство Предрешатели позволяют помыкать людьми, подбирать крошки власти с хозяйского стола — как своей любимой шавке.

— Замолчи! — яростно выкрикнул он. — Я не искал власти! Я пришёл в Троедворье мальчишкой в поисках Света, я хотел только прикоснуться к его чистоте, стать белым паладином. В Совет меня забрали против моей воли. Для меня сама возможность того, что изначально светлый волшебник может пользоваться силой Тьмы и Сумрака, точно так же, как и силой Света, стала сильнейшим потрясением. Сразу же стала очевидной вся бессмысленность войны, которая отняла у меня столько сил, погубила стольких друзей. Ты боевой офицер, и хорошо знаешь, каково это — терять своих солдат, и тем более — терять друзей. В твоей жизни была полная мера этой боли. Но ты сразу назвала войну бессмыслицей. А для меня это понимание стало крушением всей жизни и веры. Я даже в петлю полез, но мой куратор этого ждал, успел вытащить. Ты ведь не знаешь, лейтенант Хорса, что покончить с собой пытаются три четверти равновесных новичков. Это одна из наиболее охраняемых тайн Совета. Ты и представить не можешь, как это больно и страшно, когда самые тяжкие из твоих сомнений оказываются непреложной истиной.

Люцин надолго замолчал, отвернулся к окну. Потом сказал:

— Верховные Учителя побаиваются Троедворья, с нашей боевой мощью не совладать даже им. Поэтому разорвать клятву и остановить войну можно, но для этого надо больше знать о Девятке. Информации о них крайне мало даже у верховного предстоятеля с высоким координатором, обо мне и говорить нечего. Мне нечего противопоставить этим засранцам, я ни малейшего представления не имею, как защитить от них Троедворье. Откажись я подчиняться, и Девятка обрушит на нас талулат. Это их особое проклятие, которое уничтожит не только волшебную часть Троедворья, но и основицу. Я не знаю, Хорса, блефуют они или говорят правду. Но рисковать жизнью стольких людей нельзя. Вот и приходится покоряться, терпеть меньшее из зол — нашу нескончаемую битву. Предстоятелю с координатором легче, они искренне верят в благость Девятки. Но я-то знаю, какие они паскуды. Знаю, и ничего не могу сделать!