Ханнес Бок - Черное колесо

Каким бы глубоким ни было моё чувство к ней, она недооценила моё стремление к истине. И я бы сказал ей об этом, если бы нам не помешал Слим Бэнг, явившийся для ежедневного осмотра глаз.

Я шёпотом попросил её остаться, но она прощально улыбнулась – совершенно обычная улыбка, насколько мог видеть негр, но для меня она была как алмаз среди горного хрусталя для ювелира. Пен ушла.

Глаза Слима Бэнга почти излечились. Он приписывал это тому, что с помощью табака изгнал-таки даппи из чёрного колеса. Он не знал, что Бенсон вскоре обнаружил табак и приказал его вымести. Я промыл ему глаза и отпустил его, а потом поднялся на палубу, надеясь снова встретиться с Пен или по крайней мере порадовать себя этой надеждой.

У руля стоял Мактиг, его оранжевые волосы спадали на лицо – пожелтевшую маску Рафферти. Он с отсутствующим видом кивнул мне. Я помахал рукой, но не подошёл к нему. У меня было слишком радужное настроение, чтобы сталкиваться с реальностью – с его внешностью, не говоря уже о разговорах.

Я чуть не наткнулся на Джонсона и Хендерсона. Они меня не видели, когда вышли из капитанской рубки и направились на фордек; при этом они подталкивали друг друга и жестикулировали, обходясь без слов. У них был вид заговорщиков…

И тут я увидел тех, за кем они шпионили, и застыл.

Флора Сватлов стояла у левого борта, а леди Фитц с Буриловым – у правого. Между ними возвышалась капитанская рубка, и видеть друг друга они не могли. В сущности, они вообще ничего не видели и не ощущали присутствия других людей. Смотрели они на корму, в сторону Джонсона, Хендерсона и меня. Возможно, что они нас заметили, но никак этого не показывали.

Красота Флоры стала ещё более буйной, чем я мог себе представить пышной и какой-то цыганской. В леди Фитц тоже было что-то от этой броскости, какой-то трудноуловимой, воздействующей не только на зрение. Вероятно, это интуиция: знаешь – это красиво, но не понимаешь, как пришёл к такому выводу.

Они походили на отражения в двух кривых зеркалах – отражения одной женщины, которая не была ни той, ни другой. Но не их внешность поразила Джонсона, его первого помощника и меня.

Поразило их поведение.

Руки леди Фитц были высоко подняты и дёргались, как лапы раненого паука, их движения повторялись. Казалось, она передаёт жестами послание солнцу.

Вот она опустила руки и тоже застыла неподвижно, как Бурилов. И тут же подняла руки Флора, и жесты её были точно такими же, как у англичанки. Поскольку леди Фитц она видеть не могла, всё выглядело так, словно они заранее отрепетировали все движения.

Леди Фитц наклонилась и кончиками пальцев очертила на палубе круг, затем выпрямилась. Флора проделала то же самое. Леди Фитц подняла руки и начала медленно извиваться – так извивается змея, сбрасывая шкуру, но змея замёрзшая и вялая. Вскоре она остановилась и провела рукой по глазам, словно не уверенная в своей хореографии.

И как только она остановилась, Флора подхватила этот медленный ритм и продолжила танец; потом тоже замерла, словно в неуверенности. И леди Фитц с лёгкой радостной улыбкой подхватила её движение.

Так эти экзотические конвульсии и переходили от одной женщины к другой – своеобразный танец, похожий на ритуальные танцы Востока, где двигается только верхняя часть тела и руки, но никогда не участвуют ноги. Как будто некий кукловод дёргает за ниточки своих марионеток, по очереди испытывая их перед представлением.

Координация движений была безупречна. Даже самые опытные танцоры, действуя в паре, должны внимательно вслушиваться в музыку. Но тут не было никакой музыки, женщины даже не видели друг друга. Они танцевали словно, под неслышную музыку.

Теперь обе двигались синхронно. Я не думаю, что Флора – учитывая её характер – изучала что-нибудь, кроме бальных танцев. Леди Фитц, возможно, интересовалась ритуальными танцами – хотя бы из простого любопытства. Но достичь такого совершенства, которому позавидовали бы любые профессиональные исполнители, – это, пользуясь выражением самой леди Фитц, «совершенная нелепость».

Теперь за ними собралось уже с полдюжины моряков, которые до того занимались своими обязанностями. Я осторожно потянул Хендерсона за рукав. Он вздрогнул и повернулся.

– Давно это происходит? – прошептал я.

– Начали минут десять назад, – так же тихо ответил он, увидел вновь пришедших и понизил голос до шёпота: – Может, наглотались наркотиков? Это не алкоголь: слишком уверенные движения. Более уверенные, чем у самых трезвых.

Он жестом велел своим людям вернуться на места. Кто-то отошёл, но большинство остались. Я не стал объяснять Хендерсону, что под гипнозом движения человека могут достигать удивительной согласованности и координации. И единственная понятная мне причина той театральной виртуозности, которую мы наблюдаем, – постгипнотическое внушение.

Вот с какой целью принёс Бенсон давешнюю статуэтку!

Я прошептал:

– Вероятно, готовят какое-то представление. Где-то им нужно было порепетировать. Они слишком поглощены, чтобы заметить нас.

Хендерсон пожал плечами, но не возразил.

Бурилов приподнялся. Произнёс что-то непонятное, быть может, по-русски. И словно не только леди Фитц, но и Флора услышала его. Обе – Флора направо, леди Фитц налево – указали на море.

Пальцы их трепетали, как крошечные волны, непрерывно поднимаясь, как вершины волн. И в то же время они словно бы ткали какую-то невидимую ткань. И все это делалось так искусно, что я невольно поглядел за борт, на волны, чтобы убедиться в сходстве.

Ветра по-прежнему не было, и кильватерная струя «Сьюзан Энн» была словно продолжением женских пальцев. Далеко, насколько я мог видеть, тянулась она за кораблём, сверкая отблесками солнца.

Две таких сверкающих линии шли от бортов корабля, как кружева с ткацкого станка, как золотые рельсы.

Солнечные лучи, отразившись от воды, освещали полупрозрачную дымку, подобную вуали на лбу средневековых мадонн.

«Сьюзан Энн» двигалась вперёд, и поэтому создавалось впечатление, что дымка улетает назад, к горизонту, – письмо, написанное золотыми чернилами, уносимое невидимыми руками сильфид – куда?

Кукольника, дёргающего ниточки марионеток, видимо, разочаровала Флора; время от времени он ещё держал её, словно недовольный исполнением. Я хочу сказать, что её плавный танец начал прерываться судорожными рывками.

Затем кукольник словно забыл о ней, отбросив, как бесполезную игрушку. Флора упала без чувств. Хендерсон подбежал и подхватил её. Джонсон за ним. Остальные вдруг вспомнили о своих делах и разошлись.

Но леди Фитц продолжала танцевать, ещё искуснее, чем раньше. Как будто кукловод, сделав выбор, теперь только на ней совершенствовал своё искусство. Губы её искривила торжествующая улыбка, словно она знала о соревновании и поняла, что победила.