Джин Вулф - Меч ликтора

Но ничего подобного не произошло. Брусок промелькнул как молния над водой и шлепнулся в озеро в десятке шагов от носа ближайшей лодки.

Одно мгновение казалось, что на этом все и закончилось. Потом раздался грохот, и из воды вырвался дымный столп пламени. Что-то темное, очевидно тот самый снаряд, все еще целый, под воздействием им же вызванного взрыва вылетел из озера и снова упал, на этот раз между преследовавшими нас лодками. Грянул новый взрыв, несколько меньшей силы, чем первый, чуть не потопив одну из лодок. Вторая увернулась. Прогремел третий взрыв, потом четвертый, однако металлический брусок, какими бы иными возможностями он ни обладал, казалось, был не способен гнаться за лодками, как ночницы Гефора гнались за мною и Ионой. Каждый взрыв отбрасывал брусок все дальше, и на четвертом мощность его иссякла. Лодки-преследователи безнадежно отстали, но я все равно был восхищен смелостью гребцов, продолжавших погоню до последнего.

— Огненные пули высекают пламя из воды, — сказала Пиа.

— Вижу, — кивнул я, ощупывая ногами днище в поисках устойчивой опоры среди связок тростника.

Даже с руками, связанными за спиной, плыть невелика хитрость — Дротт, Рош, Эата и я, бывало, упражнялись в плавании со сцепленными за спиной пальцами, — и я знал, что с руками, связанными спереди, продержусь на плаву столько, сколько потребуется. Я беспокоился о Пиа и приказал ей отойти как можно дальше к носу лодки.

— Но тогда я не смогу тебя развязать.

— Ты все равно не сможешь этого сделать, потому что за нами следят, — шепнул я ей. — Иди вперед. Если судно перевернется, держись за связку тростника. Тростник не тонет. Не возражай.

Ее никто не остановил, и она дошла до самого форштевня, представлявшего собою сплетенный из тростника канат. Я набрал в легкие воздуха и прыгнул за борт.

При желании я мог бы нырнуть, не поднимая брызг, однако я прижал колени к груди и обхватил их руками, чтобы вызвать как можно больший всплеск, и благодаря тяжести сапог ушел под воду гораздо глубже, чем если бы разделся для плавания. Я встревожился, ибо помнил, что когда лучник старейшины выпустил снаряд, он взорвался не сразу. Знал я и то, что, ныряя, окатил водой не только их обоих, но и все разложенные на пропитанной маслом тряпке бруски, — но не был уверен, что они взорвутся до моего появления на поверхности.

Чем глубже я погружался, тем холоднее становилась вода, которая и при первом соприкосновении с ней показалась ледяной. Открыв глаза, я увидал вокруг себя вихреобразные потоки великолепной кобальтовой сини, сгущавшейся по мере приближения ко мне. Меня охватила паника, и я чуть не сбросил сапоги, но вовремя сообразил, что без них быстро всплыву; тогда я быстро переключился на созерцание этого насыщенного цвета. Мне вспомнились неразлагающиеся трупы на кучах мусора у шахт Сальтуса — трупы, навсегда погрузившиеся в синие потоки времени.

Я медленно вращался, не предпринимая никаких действий, пока не увидел над головой коричневый корпус лодки старейшины. Некоторое время мы пребывали в таком положении: я словно мертвое тело и судно словно птица-падальщик, что, распластав на ветру крылья, зависает под неподвижными звездами.

Мои легкие готовы были лопнуть, и я устремился наверх.

Вдруг я услыхал первый взрыв, прозвучавший словно некий сигнал, далекий неясный гром. Я, как лягушка, работал ногами, а взрывы не утихали: раздался второй, потом третий, и каждый был резче и ближе предыдущего.

Высунув голову из воды, я увидел, что корма лодки старейшины пробита, а тростниковые связки торчат по краю дыры, как метелки. Слева прогремел взрыв, брызги, как градины, больно ударили мне в лицо, и я на время лишился слуха. Неподалеку барахтался лучник старейшины, а сам старейшина (к моей великой радости, сжимавший в руке «Терминус Эст»), Пиа и остальные ухватились за останки корпуса лодки, еще державшегося на плаву благодаря легкости материала, из которого был сделан, хотя задняя часть полностью погрузилась в воду. Я тщетно теребил зубами связывавшие мне руки веревки, но вскоре двое островитян втащили меня в свою лодку и перерезали их.

31. ОЗЕРНЫЕ ЛЮДИ

Мы с Пиа провели ночь на одном из плавучих островов, и я соединился с нею, хоть и в оковах, но уже свободной, как когда-то с Теклой, не скованной, но все же узницей. Потом она лежала у меня на груди и рыдала от счастья — думаю, не столько из-за полученного со мной удовольствия, сколько из-за обретенной свободы, хотя среди ее родичей, островитян, не имевших иных металлических орудий, кроме тех, что они покупали или воровали у людей с берега, не нашлось кузнеца, чтобы разбить ее кандалы.

Я слышал от мужчин, познавших многих женщин, что в конце концов они начинают замечать сходство в любви с некоторыми из них. Впервые я убедился в этом на собственном опыте, ибо жадный рот и гибкое тело Пиа напомнили мне Доркас. Но в их сходстве крылся обман; в любви Доркас и Пиа походили друг на друга, как иногда походят друг на друга лица сестер, спутать которые, однако же, невозможно.

Когда мы добрались до острова, я был слишком бессилен, чтобы сполна оценить его красоты, да и ночь уж наступила. Сейчас я помню лишь то, как мы вытащили на берег маленькую лодочку и направились в хижину, где один из наших спасителей разжег лучину, которые здесь добывались из выловленных из воды бревен, а я смазал маслом «Терминус Эст», отнятый островитянами у взятого в плен старейшины и возвращенный мне. Когда же Урс вновь обратил к солнцу свой лик, я испытал истинное блаженство, стоя подле стройного ивового дерева, опершись рукой о его изящный ствол и чувствуя, как колышется под ногами живая плоть острова.

Гостеприимные хозяева приготовили на завтрак рыбу, и не успели мы расправиться с угощением, как появилась лодка, а в ней еще двое островитян, которые привезли с собой еще рыбы и корнеплодов, каких я раньше никогда не пробовал. Мы запекли овощи в золе и съели горячими. Вкусом они более всего напоминали каштаны. Приплыли еще три лодки, а следом остров с четырьмя деревьями, в ветвях каждого из которых пузырились квадратные паруса; увидав его издали, я принял его за флотилию. Капитаном оказался старик — похоже, вождь островного народа. Звали его Ллибио. Когда Пиа рассказала ему обо мне, он по-отечески меня обнял, а я про себя подивился, ибо еще никогда и ни у кого не встречал такого приема.

Когда он разомкнул объятия, все, включая Пиа, отошли прочь, чтобы мы могли побеседовать с глазу на глаз, — одни скрылись в хижине, другие (всего на острове было человек десять) удалились к противоположному берегу.

— До меня дошли слухи, что ты великий воин и убийца людей, — начал Ллибио.