Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)

– Родители дома.

– Ты готова?

– И близко не готова.

– Может, войдём через гараж?

– Или влетим, – говорю я и чуть не всхлипываю, потому что ощущаю потерю. Большую.

У меня нет плана. Куда мне ещё идти, как не сюда? Дом. Нет, не дом. Дом.

Разворачиваюсь и иду прочь. Нет. Не могу увидеться с родителями, не так. Посмотрите на меня. Я не…

– Знаешь, – говорит Джейсон напряжённо и быстро, значит, едва сдерживает волнение, – знаешь про эффект Ганцфельда?

– Нет.

Слушаю его, но не останавливаюсь. Джейсон не соблазнит меня игрой в факты. Иду быстрее.

– Это когда мозг усиливает нервные сигналы в поисках исчезнувших. Например, если просто так пялиться на чистое небо, то у тебя начнутся галлюцинации. Если долго смотреть на снег, то увидишь города.

– С Магонией всё не так, – перебиваю его я.

Как он может нести подобное после того, что увидел?

– Ученики Пифагора уходили в тёмные пещеры и оставались там, чтобы достичь этого состояния. Мудрость из ничего. Астронавты тоже такое видят. И исследователи Арктики. – Он берёт меня за руку, тарахтит без остановки, не даёт уйти. – Заключённые в одиночных камерах. Даже есть термин «тюремное кино». Вспышки цвета ночью, фигуры, образы. Некоторые думают, что наскальные рисунки в Ласко создавались в темноте. Художник изображал то, что видел, когда видеть было нечего. Опускал пальцы в краску и рисовал в кромешной тьме свои галлюцинации. Их можно увидеть, только если достаточно долго там простоять. – Пялюсь на Джейсона. Он тоже смотрит на меня. – Никто не знает, почему мозг создаёт эти образы. Он хочет что-то видеть. Все те прекрасные вещи, что появляются из синевы. И из темноты. Так же, как ты. Твоя небесная страна – самая красивая в мире. Я тебе верю. Я её видел. И сейчас немножко вижу. – Он указывает вверх. По небу быстро движется небольшое безобидное судно. – Даже те, кто никогда не сталкивался с чудом, могут в него верить, Аза Рэй. Даже те, кто никогда не видел света, те, кого держали в темноте, те, кто ослеп от снега или молнии, – даже они верят в невозможное. Я тебе верю. И твоя семья тебе поверит.

– Но я не я.

– Ты – это ты. – Мы молчим, а потом Джейсон добавляет: – А ещё мне тоже страшно.

– Да? – Мне почему-то легче.

– Да. Но по крайней мере мы не боимся друг друга.

Смотрю на него:

– Уверен?

Он чуточку долго колеблется.

– Нет. В смысле, я тебя не боюсь. Разве что ты меня?

Я улыбаюсь:

– Я очень, очень тебя боюсь.

Мы идём к моему дому.

Думаю о том дне, который не помню, когда я появилась здесь пятнадцать лет назад, новорожденная, никто, и меня положили в чужую постель, в чужом теле. Я должна была умереть, но выжила, потому что эти люди заботились обо мне, даже не зная, что я такое. Они так старались поддержать нечто сломанное. Они меня любили.

Думаю, как мама заходила ко мне в спальню со шприцом с сывороткой, напуганная, растерянная. Она считала, что я человек. Что умираю от никому не известной болезни. Поэтому научилась понимать её. Создала для меня лекарство. Вводила его мне в вену и надеялась. Когда никто не мог помочь, она давала мне всё, что имела.

Благодаря ей я всё ещё здесь.

Сердце грохочет у меня в груди.

Оказаться дома даже лучше, чем дышать.

Звоню в дверь. Они выходят в коридор. Слышу папины шаги – он даже дома носит туфли, – мамино бормотание.

Джейсон изображает браваду, словно в любой момент может сорваться с места, словно мы обычная парочка, собравшаяся погулять.

Я вдруг думаю, что всё теперь будет в порядке – глупо, Аза, глупо, но мне плевать.

Дверь открывается.

На пороге мои родители.

Я изо всех сил стараюсь не расплакаться и не напугать их – какая-то незнакомая девочка вдруг разрыдалась. Но я точно издаю какие-то звуки. И они {???}, и я {&,&,&}, и родители смотрят на меня, словно первый раз в жизни видят – логично, но так неправильно, – а потом я говорю:

– Мам?

Выгляжу совершенно иначе. Я знала, что так и будет, но оказалась не готова. Больно.

– Что? – переспрашивает она. – Что ты сказала?

– Ничего.

Чувствую, что готова развернуться и убежать, как последняя трусиха. Никто меня тут не примет. Ни родители, ни кто другой.

Заикаюсь, запинаюсь, и тут вперёд выходит Джейсон.

– Привет, ребята. Я сейчас странную вещь скажу, но вы выслушайте.

– Джейсон, ты в порядке? – говорит мама. – У тебя словно температура. Мне позвонить Кэрол? Я слышала, что произошло.

– Ударило молнией, – отвечает он. – Не рекомендую пробовать. Я в норме.

Ощущаю биение в груди. Кару садится на дерево, распахнув крылья. Слышу внутри себя песню. Он меня успокаивает.

– Джейсон, – говорит папа. Он пытается улыбнуться, но явно удивлён видеть Джейсона с другой девушкой. – Кто это?

– Это…

Я касаюсь своих волос. Не знаю, как выгляжу. Они не могут понять.

– Привет, – выдавливаю шёпотом. – Рада вас видеть.

Эли сбегает по лестнице и замирает.

– Ого. Я вас услышала и на секунду решила, что… – Она приглядывается и смущёно хмурился. – Джейсон?

Родители внимательнее ко мне присматриваются. Голос. Я забыла. Голос остался тем же, он принадлежит мне.

– Кто ты? – спрашивает папа. – Не думаю…

– Не знаю не знаю не знаю… – повторяет мама. Её голос становится всё тоньше.

– Это не смешно, – говорит папа.

– Я не шучу, – отвечает Джейсон. – Она вам кое-что покажет, ладно?

Мама не сводит с меня глаз. Папа плачет. Я едва сдерживаюсь.

Джейсон протягивает мне лист бумаги и ручку:

– Готова? Ты знаешь, что делать.

– Это письменное извинение, – заявляю я громче, чем необходимо.

Прижимаю бумагу к стене и начинаю писать. Я узнаю свой почерк. Он прежний. Есть такие вещи, которые не меняются, несмотря ни на что.

– Простите, что не понимала, какие вы. За все случаи, когда мы делали обычные вещи. За те разы, когда я пугалась, а вы приходили ко мне в комнату и говорили, что любите меня.

– Погоди, – перебивает мама. – Что это? Джейсон, это не нормально…

– Прости, – говорю папе, – что тебе приходилось бесконечно ездить в школу и забирать меня из кабинета директора. Что не ценила, когда ты держал меня за пальцы ног, а меня завозили в МРТ-туннель. Что врала, будто не боюсь. Я боялась. А ты мне помогал. Ты сказал, что ради меня победишь Большую Птицу.

Самообладание папы рушится, и он издает придушенный всхлип.

– Прости, что у тебя не получилось сальто назад, и ты потянул спину, только чтобы показать мне, кто здесь главный.