Татьяна Скороходова - Меч судьбы

Вейр, подскочив, застонал от головной боли, осмотрелся. Утреннее солнце окрасило море в изумрудный цвет, превратило иней в драгоценную ткань, достойную богини. Вспомнилась Хлада. Не к добру… Орали переполошенные чайки, вспугнутые волчонком, который радостно носился по берегу. Вейр потер виски, осмотрелся, уже зная, что произошло. Зори не было. Не было Севера, не было её сумки, не было запаха её волос, вкуса теплых сочных губ. Она ушла.

Он знал, что так будет. Но не знал, что будет так больно.

Конь цвета грозового неба мчался по твердым от мороза трактам, безжалостно ломая копытами хрупкий лед. Перепуганная нежить разбегалась по кустам, карканье вороньих стай и плач неясыти сопровождали бешеную скачку. Всадница, твердо сжав губы, смотрела прямо перед собой. Она знала, куда и зачем держит путь. Ни дождь, срывавшийся с неба, ни снег, ни темные ночи не могли остановить сумасшедшую скачку.

Ахнули, перепугались в Лесицах, когда, взметнув грязь и навоз, конь промчался по главной улице, едва не растоптав прохожих, обматерили в Козелках, через которые она пронеслась, распугав стаю гусей и мирно дремавших в грязи хавроний. Грозили кулаками и плевались в корчме "Битый горшок", куда бешеная всадница влетела, растолкав здоровенных мужиков у стойки, словно детей малых, цапнула пирог с мясом, бутыль вина, бросила злотый и, не дожидаясь сдачи, была такова.

Хлопнула дверь. Никодимус обернулся, вздохнул. Он её ждал. В черной куртке, болтавшейся на исхудавшем теле, подпоясанных веревкой штанах, которые чудом держались на бедрах, с растрепавшимися буйными волосами, девица походила на призрак самой себя. Бросила на дубовый стол мешочек, тяжело звякнувший, прошла к графину, налила воды в кружку. Пила долго, жадно. Вытерев губы, повернулась, сверля хозяина глазами цвета ореха:

— Спаси его.

Твердой рукой положила на стол перевязанную ниткой пепельную прядь волос. Он молчал, подбирая слова. Знал, что не убедит, что пустое дело, судя по решительно сжатому рту и мертвым глазам. С таким лицом идут в бой на смерть.

— Ты умираешь. Обряд убьет тебя на месте, — прошелестел колдун.

Он и сам не мог понять, почему ему хочется отговорить девчонку. Какое ему дело до взбалмошной бабы? Её жизнь, её смерть… Её право.

— Знаю, — она села у стола. В комнату вошел здоровенный волк, лег у ног хозяйки, положив голову на лапы и не сводя глаз с Никодимуса. — Мне один мудрый… сказал давным-давно… "Один умирает, как тварь дрожащая, обгадив штаны, о смерти других слагают легенды". Я сделала вывод.

Никодимус пожевал губами, сказал еле слышно:

— Приходи завтра. Завтра луна на убыль.

За стенкой шевельнулось, пискнуло.

— Кто там у тебя? — насторожилась веда.

Колдун насупился. Хотел было сказать, что там ещё одна умалишенная с разноцветными огромными глазищами, да не одна, а с драконом, которому сейчас и неймется. Примчалась буквально час назад, как на пожар, и пообещала, улыбнувшись улыбкой голодного вампира, сожрать его заживо, если он хоть на шаг отклонится от её распоряжений. Дракончик уже умял годовой запас капусты, а теперь маялся животом. С этой бедой Никодимус знал, как бороться, не важно, дракон ли, чи порося, надо только срочно избавиться от гостьи.

— Кошка окотилась, — буркнул колдун.

Волк поднял голову, втянул воздух. Никодимус съежился, но обошлось. Правда, померещилось, что зверюга ухмыльнулась.

Давно хлопнула дверь, дракончик снова проголодался, а белоголовая вампирша так и сидела у стола, закрыв глаза и постукивая изящными тонкими пальцами по дереву.

Колдун приступил к обряду. Он был стар, чего только не повидал на своем веку, но такого отчаяния и одновременно надежды в светло-карих глазах он ещё не видел. Девушка, вытянувшись, лежала на скупо застеленной постели, закрыв глаза. Чего белье переводить на мертвяков-то… Не отстираешь потом. Да и нельзя. Хотя, конечно, денег девицы ему хватит на год безбедной жизни, но зачем зазря добро переводить. В Горенках клиентов мало, каждый медяк на счету. Да и девица, глянув на серую дырявую простынь, не сказала ни слова, ему даже показалось, что едва заметная улыбка тронула губы. Единственное, что изменилось со вчерашнего дня, это запах. Запах чистого вымытого тела с тихим, ненавязчивым ароматом эльфийской розы. Читая заклинание, он не мог сосредоточиться, поглядывая на кулон с активным сапфиром. Обряд надо завершить, когда камень ярко засветится. Да ещё мешал волчий вой. Жуткие, душераздирающие звуки плыли над лесом, избушкой, перекликаясь с истошным собачьим лаем.

Сапфир стал ярко-синим, замерцал. Колдун оборвал нить жизни, сел, глядя перед собой. В голове всё крутились слова умершей: "Знаешь, колдун, мы живем во лжи. Жизнь, смерть, черное, белое, добро, зло… Всего лишь слова, понятия. Мы сами себя наказываем, режем по живому, деля Мир пополам. Вспомни грозу. Вспомни, как во мраке сверкает молния… Мы, веды, взываем к Матери. Вы — поклоняетесь Жрице. Я поняла, колдун. Богиня — едина, она одна. Так было, так есть и так будет".

По другую сторону леса, в богато обставленной комнате замка, на роскошном покрывале, лежал колдун, держа в мертвой руке прядь черных волос. Томас молча смотрел на ярко-синий сапфир. Всё кончено. Вейр мертв.

Тихо открылась дверь, в комнату, бесшумно ступая по паркету, вошел кареглазый мужчина, цепким взглядом обежал комнату. Глубоким, приятным голосом сказал:

— Благодарю. Ты всё сделал правильно. Теперь остается только ждать.

Томас сглотнул. Он ночь не спал, всё вспоминал взгляд невозмутимых карих глаз и обещания, что с ним, Томасом, сделают, если он нарушит обряд. Надо же, такой с виду благородный, видно за версту, а на самом деле — хладнокровный, как змея, убийца.

Киннан сел, закрыл глаза. Подошел волчонок, оперся лапами о колени. Потрепав мягкие уши, охотник устроился поудобнее и приготовился ждать.

В Миргороде у черноволосой женщины отказали ноги. Схватившись за сердце, Лидия рухнула в грязь, как подкошенная, да так и осталась сидеть, смотря перед собой ослепшими от горя глазами.

Волчий вой захлебнулся, наступила мертвая тишина. Замолчали вороны, оборвался плач неясыти. У Никодимуса мурашки забегали по коже. Что-то надвигалось. Он вышел на порог, замер, глядя в небо.

В ночном небе разгорались звезды. Ветер стих, словно перед бурей. Вампирша обернулась, сверкнув глазами:

— Что скажешь? Надежда ещё есть?

Никодимус пожал плечами, уставился на ноги. Сапоги бы не худо новые прикупить… Вампирша ахнула. Странное чувство теплой, ласковой руки, коснувшейся лица, и всеобъемлющего счастья охватило колдуна. Вспомнилось — ему пятнадцать лет и он первый раз поцеловал неприступную Верею. Никодимус поднял голову. В ночном небе, мерцая, кружило огромное колесо. Серо-белые круги сжимались, пульсировали, сходясь и расходясь в неспешном завораживающем танце. Колдун с гостьей затихли в благоговейном молчании. Вращение ускорялось, пятна бело-черного слились, превратились в серо-голубой круг, края расцветились ярким белым светом. Ослепив, видение сжалось, исчезло. Колдун прерывисто вздохнул.