Валентин Маслюков - Потом

Теперь можно было не опасаться, что бездельники заболтаются у огня, оставив ее без присмотра, когда станет подбираться какая-нибудь подпущенная Рукосилом тварь. Под наблюдением стражников Золотинка устроилась на составленных вместе лавках, повертелась, чтобы вытолкать из-под спины невесть как запавший туда кошель с хотенчиком, сонно попросила укрыть ей босые ноги и, когда уже смежила веки, пробормотала, смутно себя понимая:

— Смотрите, чтобы не сгорела куртка. Помешивайте! — вспомнила она тут еще кашу, которую ротозеи как раз и прошляпят! — Помешивайте… — повторила она замирающими губами, потому что есть хотела немногим меньше, чем спать… и однако, заснула.

Заснула, опустошенная душой так, что не на чем было задержаться бессонным мыслям.

За решетчатыми окнами караульни мотались факельные огни, слышался говор грузчиков, которые таскали и скидывали тяжести, стучали колеса, фыркала, осаженная вдруг лошадь. Рук не хватало, час от часу караул расходился по нарядам и к полуночи мирный сон Золотинки охраняли всего только двое. Огонь в очаге припал, озаряя тусклым светом пересохшие мятые штаны, что так и висели на ратовище копья; безобразные тени штанов терялись в пустоте помещения, слишком обширного для жавшихся к очагу людей. За толстыми столбами сводов, по углам, по всем затерянным во мраке окраинам залегла, пробравшись со двора, ночь. Людям оставался только очаг, где бодрствовали, не выпуская из подозрения темноту, двое вооруженных кольчужников и ворочалась, не просыпаясь, девушка с восковым от усталости и долгого пребывания в подземельях лицом; на гривке ее золотых волос рассыпались, завораживая сторожей, всполохи искр…

— Что? — очнулась вдруг Золотинка. — Рукосил? Юлий? Где?

Притихшие, как дети, тюремщики глядели в наполненную шорохом темноту, спросонья трудно было признать их изъеденные тенями лица. Старший, обрюзглый хитрован, оглянулся, не доверяя, в сущности, ни пленнице своей, ни этим невнятным, зловещим шорохам. Но пленница была ему все ж таки ближе — живее подступающей из тьмы мертвечины.

— Ктой-то в окно стучит, — прошептал он, испытывая потребность в задушевном разговоре.

Малый помоложе шевельнул блеклыми губами и только.

Окончательно стряхнув одурь, Золотинка заметила мимоходом, что котелок у огня пуст, и забыла про еду, она отыскала взглядом черный выем окна под самой вершиной свода. В окно, и точно, стучали. Такое вкрадчивое, навязчивое, но осторожное постукивание, которое трудно было бы ожидать от кого-то… из своих. Малый помоложе, зачем-то надев шлем, бесшумно скользнул во тьму… и вскоре на цыпочках, сохраняя выражение застылой сосредоточенности, возвратился.

— Стучит. Так и есть стучит, — шепотом подтвердил он.

— Что? — спросила Золотинка, пугаясь вместе со всеми.

Она спустила ноги на пол, нерешительно поправила на спине плащ… И однако, все хотели определенности.

За мутными мелкими стеклами в мазаных огнях, озарявших двор, металась размытая тень размером с птицу. Когда тень налетала на стекла, ударяла переплет или задевала решетку, раздавался приглушенный хлопающий звук… словно ладонью о стену.

— А вы бы окно открыли, — молвила Золотинка, не решаясь, однако, говорить громко. Мужчины только переглянулись. — Это птица. Или лист бьется… Слышите, воет?

Ветер наигрывал в дымоходе воющим посвистом, временами в порыве раздражения он загонял искры обратно в очаг, наполняя подвал гарью, вздувая угли, — ночь разгулялась.

— Крыса? — предположила Золотинка в бездельном умствовании и осерчала: — Да откройте, что вы!

Верно, стражники того и ждали, что Золотинка примет ответственность на себя. Толкаясь, они взялись за окно, но и самых натужных усилий, пыхтения не хватило, чтобы вынуть раму из забитых закаменевшей грязью пазов. Достали меч, чтобы подсунуть лезвие в щель, и как это всегда бывает, когда двое путают и толкают друг друга локтем, перестарались — брызнуло стекло. Все отпрянули на внезапный звон, и вместе с дохнувшей в лицо свежестью тень прорвалась в караульню, вкатилась и порхнула, кувыркаясь в воздухе.

Не летучая мышь, а большой серо-зеленый вареник.

Натурально вареник. Из проваренного теста. И со сложенным, как губы, толстым швом по одной из кромок.

— Заткните дыру тряпкой, не пускайте обратно! — опомнилась Золотинка.

Вареник, порхая в воздухе птичкой, так и льнул к девушке, норовя поцеловать ее ниже груди, где чуял, конечно же, Сорокон. Она отступила к очагу и, справившись с отвращением, набралась духу перехватить вертлявую, скользкую с виду тварь. Большой ловкости для этого не понадобилось, но, оказавшись в горсти, вареник, упругий и плотный на ощупь, с неожиданным проворством вывернулся и цапнул за палец.

Золотинка вскинулась, тряхнув рукой, чтобы освободиться от напасти, и тогда уже поняла, что вареник — есть ничто иное, как впившийся в палец рот.

Два полных ряда зубов помещались в варенике во всю ширь, ничего иного, собственно, и не было кроме зубов, все остальное: десны, губы, язык — выглядело дополнением. Это был обособившийся от человека довольно крупный, так сказать, «ротастый» рот. К счастью, ядреные на вид зубы только жамкали и сосали, жутко, но не особенно больно, зубы были не многим жестче, чем весь вареник, в истинном смысле слова молочные зубы. Больше испуганная, чем пострадавшая, Золотинка с усилием сорвала с себя мерзкую тварь — отброшенный, вареник взвился в воздух и подал голос.

У него оказался ломкий, неустойчивый голос, крикливый и писклявый одновременно.

— Опо-опо… опознался, — просипел вареник, — обо… обознался… обозначение… знак… значение… значительность… значимость… Кхе-кхе! — прокашлялся он, как не разговорившийся еще вития. И вдруг обеспокоился: — Я сказал или нет? Сказал? В противном случае вынужден буду повториться… Не будете ли вы столь любезны прихлопнуть меня в противном случае?.. Благодарю вас, уже прихлопнули? В противном случае?

Безмозглая тварь, похоже, не умея держать язык за зубами, боялась проговориться. И поскольку никто не брал на себя труд удружить залетному варенику незатейливой услугой: прихлопнуть его раз и навсегда, вареник волей-неволей вынужден был продолжать, мотаясь в воздухе, словно привязанный к бечевке колокольчик. На обратной стороне его смыкалась и размыкалась в частоту речи узкая щель, так что дырявый рот, оказавшись против очага, сквозил светом.

— Благо… благоприемлемый… благоприятный… приязненный… благоприязненный ветер? — справедливо усомнился вареник. Несчастье его, как можно было заметить, в том и состояло, что, справедливо сомневаясь, он не умел остановиться. И, кажется, ужасно из-за этого мучался. — Благонадежный? Благонадежный ветер… способствует перемещению едулопских туч… Тьфу! — осерчал он сам на себя. — Подходящий ветер способствует перемещению туч. Сохраняйте благоприемлемую силу и приязненное направление ветра. Едулопы не подведут! Едулопы, гроза полей и огородов, прибудут, как воинственная краса!