Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей киммерийца

Два долгих гулких удара сердца она балансировала на самом краю. Устояла. Снова выпрямилась — и король Аквилонии смог вздохнуть. Не было никакого метательного ножа. Просто эта дрянь, в капюшоне, сказала что-то почти смертельное. Попыталась убить словом. У некоторых получается. Не с Атенаис, конечно, Атенаис и не такие слова выслушает, бровью не поведя.

Но это не повод спускать всяким…

Конан недобро ощерился:

— Сай, эти три порожденья шакала обижают мою девочку. Твои ножи при тебе? Так что же ты медлишь?!

Первые два ножа с визгом вспороли прохладный утренний воздух ещё до того, как король Аквилонии завершил свой упрёк. Третий отстал от собратьев на пару ударов сердца.

И точно так же, как и первые два, лязгнув о что-то невидимое, с жалобным звоном упал на рваный красный песок пустыни Шан-э-Сорх. Как раз на самой линии рваного песка и упал.

Запретная линия оставалась запретной не только для мужчин.

Конан зарычал, сжимая кулаки от бессильного бешенства.

— О! — подняла прекрасные бровки Нийнгааль, с любопытством заглядывая через перила. — Счастливый король-отец всё-таки успел на свадьбу старшей дочери. Правильно. Не каждый день и не каждой королевской дочери выпадает такая честь…

Перила были широкими — пятясь, Атенаис успела сделать три мелких шажочка, прежде чем нога её ощутила под собой пустоту.

Слишком высоко. Нийнгааль права. И ничего не поделать. Ничего не поделать, если даже это — не выход.

Нийнгааль обернулась. Взглянула на замершую на самом краю Атенаис с деланным изумлением:

— Что же ты стоишь, глупенькая? Помаши ему ручкой. Ты ведь послушная дочка, правда? Помаши-помаши! Пока ещё можешь.

Она играет.

Когда-то, ещё в Тарантии, Атенаис однажды видела, как дворцовый хорёк играет с пойманной полёвкой. Он точно так же тогда не торопился расправиться с бедной полузадушенной мышкой. Потому что отлично знал — у неё нет выхода.

Ни малейшего.

Словно послушная кукла-марионетка, которую дёргает за ниточки опытная рука уличного фигляра, Атенаис обернулась. Посмотрела вниз, на такой невообразимо далёкий красный песок Шан-э-Сорх. Далёкий и притягательный. Потому что всё равно лучше — так. Лучше так, чем в паучьих лапах, покрытых чёрными сальными волосами. Пусть лучше всё закончится быстро, на красно-чёрном песке Шан-э-Сорх. И этот песок станет чуть более красным…

— Ну что же ты, как неживая? Твой отец так спешил, а ты даже привет ему не передашь?

Атенаис подняла деревянную руку. Помахала. Так могла бы махать ватной рукой ярмарочная кукла. Она послушно смотрела на запрокинутые лица, но видела только красный песок.

Она ждала лишь толчка. Малейшего шороха или движения за спиной. Намёка на движение. И тогда — головой вниз, обязательно головой вниз. Чтобы наверняка, чтобы долго мучиться не пришлось. Со свёрнутой шеей долго не мучаются…

Отец, конечно, расстроится. И отомстит. Он обязательно отомстит. Он камня на камне от этой нергаловой башни не оставит, всю её разотрёт в мелкий красный песок.

Отец…

Тёмные, почти чёрные глаза на запрокинутом светлом пятне лица — слишком светлом на фоне чёрно-красно песка Шан-э-Сорх. Эти странно знакомые глаза не отпускают, прожигают насквозь и словно бы встряхивают за шкирку — так на псарне ловчий встряхивает нашкодившего щенка. Они не играют, как хорёк с той полёвкой, но от них точно так же никуда не деться…

— Папа?..

Атенаис моргнула, приходя в себя. Прищурилась, не отрывая взгляда от обжигающе-тёмных глаз и не замечая, что непроизвольно начинает улыбаться — нехорошей такой предвкушающей улыбочкой.

Конан метнулся вперед за миг до того, как она крикнула:

— Лови!..

И прыгнула.

Он всё понял заранее, по этой вот улыбочке и понял. Слишком часто он видел эту улыбочку — правда, личико, на котором она появлялась, раньше было другим.

Он не стал кричать: «Атенаис, не смей!». Он и Лайне-то не всегда это выкрикнуть успевал, а тут куда более длинное имя, глупо и пытаться. Да и потом, Атенаис — не Лайне. Ради шутки и разминки прыгать с такой высоты она не станет. Значит, действительно, выхода другого нет. Так зачем же тогда кричать ей всякие глупости под руку?

К тому же бежать по рыхлому разъезжающемуся песку — это тебе не по гладким каменным плитам, тут не до лишних криков.

Он пересёк запретную линию рвани в два прыжка, даже не заметив. Только бухнуло в последний раз, останавливаясь, сердце, стал густым и вязким воздух, и никак больше не протолкнуть его в сведённое судорогой горло. Он ещё успел подумать, принимая в падении на руки так знакомо распластанное полётом детское тело, что это очень удачно, что он успел в два прыжка. Прыгать с остановившимся сердцем было бы сложно…

Упасть им не дали. Мощный рывок застал как раз на середине падения, чуть ли не над самым красным песком. Конан упал на спину, крепко прижимая к себе пойманную прыгунью, всё ещё не дыша и потихоньку утекающим словно красный песок сквозь пальцы сознанием прислушиваясь к пугающей тишине в груди. Он уже почти ничего не видел, только чувствовал движение и боль. Его куда-то стремительно тащили, потом дёргали за плечи, пытались поставить на ноги и зачем-то били по лицу. А потом…

Потом гулко и больно толкнулось в груди. И ещё. И ещё раз. С каждым последующим разом было всё менее больно, а потом боль ушла совсем. И неожиданно захотелось вдохнуть. Очень сильно захотелось. И он вдохнул — судорожно, со всхлипом, с удивлением обнаружив, что воздух, оказывается, такой вкусный.

И мрак отступил.

Хотя мог бы и не отступать — ради такого-то зрелища стоило ли стараться?

Прямо перед Конаном торжествующе приплясывал донельзя довольный собою Сай, гордо потрясая мотком верёвки и всё время норовя пихнуть короля Аквилонии в грудь, плечо или живот — до чего в тот или иной момент было ему сподручнее дотянуться.

— Видишь, да? Видишь?! — кричал он радостно. — Я же говорил, что пригодится!! Что бы вы вообще без меня делали?!!

Незаметно подкравшийся рассвет с беспощадной чёткостью обрисовывал фигуры людей на красноватом песке. Они отступали быстро и грамотно, всё время стараясь прикрывать своего короля. Они правильно рассудили, что запретная линия непроницаема для метательного оружия лишь снаружи. Как и для мужчин. Вот и старались по мере сил. Но только получалось это у них плохо — слишком уж огромен был полуседой великан с крохотной девочкой на руках. Его мощный затылок и широченные плечи возвышались над их шлемами чуть ли не до лопаток — лёгкая мишень. И почти всё время над левым его плечом светился белый овал детского личика в обрамлении тёмных волос. Тоже мишень не из трудных. Дым прогоревших костров практически рассеялся и совершенно не мешал прицеливанию.