Лис Арден - Алмаз темной крови. Песни Драконов

С того самого дня, как Гарм переступил порог разрушенного дома богов, прошло не одно столетие. Он знал, что то место, в котором он сам пожелал остаться, мало чем похоже на его былой дом; он надеялся найти останки, руины, разрушенное великолепие — но никак не то, что встретило его за порогом. И чтобы хоть как-то определить суть произошедшего здесь, Гарм представлял себе Дом богов прекрасным рисунком, смятым, скомканным безжалостной рукой. Все четкие, строгие линии оказались изломаны и искривлены, все пропорции были нарушены, цвета смазаны и перемешаны. Первое время Гарм пытался восстановить разрушенное — но почти все его попытки оказались тщетными. Само пространство отказывалось слушаться его, да и время выкидывало шутку за шуткой. И все же ему удалось отстроить для себя небольшое крыло и сохранить малую часть сада (именно там он нашел Чиро, чудом уцелевшего в момент катастрофы), хотя и пришлось постоянно тратить силы на поддержание ограды вокруг этого мирного места, ибо остальные обитатели Арр-Мурра не соглашались вот так просто оставить его в покое.

Гарм понимал, что причиной искажения Дома богов стало его краткое соприкосновение с иной реальностью, находящейся за порогом Врат. Когда Сурт открыл их, в Дом словно ворвался сквозняк — на несколько секунд, и только, но и этого хватило, чтобы изменить саму сущность того места, где он просвистел, до неузнаваемости. И молодой бог, решившись дать новое имя старому дому, обрек себя на зависимость от него. Если Фенри и стал Лимпэнг-Тангом, то он все же играл… пусть уже не одну сотню лет, но играл. А Гарм действительно менялся.

Гарму пришлось привыкать к тому, что место океанских волн заняли бескрайние пески, что повылезавшие из уголков и закоулков смятого рисунка твари оказались крайне надоедливы и не всегда дружелюбны. Но самым тяжелым оказалось для него привыкать к одиночеству. Он скучал по брату, по матери, даже по дяде; но более всего — по отцу. Гарму не хватало его неизменной поддержки, понимания и ласковой иронии. Но шло время… и он привык быть один и ни в ком более не нуждался. Все свои силы, знание и любовь Гарм отдавал Арр-Мурра. Земли с сохранившимися руинами и его личным оазисом бог окружил лабиринтом, рисунок которого ежечасно менялся, скалы, образующие его, двигались бесшумно и быстро, расчерчивая песок красивым узором теней. А за пределами скальной границы на многие мили тянулась пустыня, разукрашенная гармовыми художествами, ибо нет ничего хуже, чем бог, томящийся от скуки.

То ли в шутку, то ли всерьез Гарм создавал одну за другой ловушки, как будто было кому посягать на тайны его земли. Первой его удачей были зеркальные такыры — огромные площадки сухой глинистой земли, чуть вогнутые к центру; если кому случалось попасть в центр такыра, он чувствовал себя стоящим на дне гигантской тарелки. В Арр-Мурра глина была до такой степени отполирована ветром, что отражала почти как зеркало, и отражение разбивалось на десятки правильных четырехгранных кусочков в черно-красных глазированных черепках такыра. И там, где проходил излом черепка, на теле отражающегося появлялся порез, тонкий, глубокий, сочащийся горячей кровью. Так что, если учесть размеры «битых тарелок», как их небрежно называл сам Гарм, то добрести от края до края и не истечь кровью было делом затруднительным. Следующей причудой бога стали деревья. Само по себе решение вырастить новый, доселе невиданный вид деревьев именно в пустыне было достойно уважения. Причем Гарм не хотел просто увеличивать или увечить привычные этим местам колючие кустарники и ползучие травы, больше похожие на ременные плети-девятихвостки. Он приложил немало стараний, несколько творений пришлось уничтожать в спешном порядке, но результат оказался достоин всех ожиданий. Посреди выжженных солнцем песков поднялись тонкие, упругие стволы, увенчанные единственным плоским листом, желто-зеленого цвета, заимствованного у болотных трав. Они росли очень быстро и за пару десятков лет вымахали почти на двадцать метров. В углублении толстого, гладкого листа вопреки всем законам и правилам всегда была вода — прохладная, свежая; как она не испарялась в мгновение под сумасшедшим пустынным солнцем — один Гарм знал о том. Однако добыть эту воду было делом нелегким; в тени от того же листа-водоноса жара и духота только усиливались, а ствол дерева был так гладок, что взобраться по нему потребовало бы огромных усилий.

Гарм создавал и другие достопримечательности; нередко он снисходил до того, чтобы пообщаться с теми созданиями, что оказались заброшены в его земли из неведомых пределов в момент неудачного открытия Восточных Врат. Любимцами бога стали вьюнцы. В Арр-Мурра частыми были грозы; они приходили в эту землю или сами по себе, но чаще — в ответ на очередные магические упражнения Гарма, как грохочущий и сверкающий рикошет. Раскаты грома силились разорвать в клочья непроглядно черную ткань неба, ветер вздымал в воздух песчаные смерчи, сталкивал их со столбами ледяной воды, низвергающейся из тяжелых туч, завывал на разные голоса… А за несколько минут до начала этого великолепия в Арр-Мурра принимались играть молнии. Они десятками падали с черного неба на темно-красную, мертвую землю, зависали на несколько секунд дрожащими белыми сполохами — и в это время появлялись вьюнцы. Для этих созданий не было наслаждения выше, чем обвиться всем своим гибким змеиным телом вокруг выросшего на мгновения стебля молнии и замереть так, умирая и воскресая одновременно. Они метались по пустыне, стараясь поймать падающую молнию, выписывая фигуры диковинного танца. Зачем, почему — Гарма такие мелочи не интересовали, его радовали быстрота и гибкость неведомых тварей, их бездумное наслаждение смертельной опасностью.

Иногда, в моменты снисходительного благодушия, сын Сурта забавлялся, придумывая диковинки для оазисов Арр-Мурра; однажды, решив порадовать Чиро, он вырастил для эллила зирэ. Но все это было лишь отдыхом, отвлечением от единственно важного для Гарма дела — открытия Врат. Для начала он потратил немало сил, чтобы найти их в той сумятице обломков, уцелевших комнат, обрушившихся лестниц, зависших в воздухе галерей и жутких провалов, в которую превратился его дом. Не сразу, но ему удалось найти остатки башни, где на одной из уцелевших стен был едва заметен контур прежних Врат; они и прежде были крепко заперты, а уж сейчас… и стена, и дверь слились в каменный монолит.

Вспоминая свои первые попытки открыть Восточные Врата, Гарм усмехался и краснел, настолько жалкими и безграмотными они ему теперь казались. Первые сотни лет он все еще надеялся на собственные силы и почти истязал себя, только что головой в камень не бился. Потом ему пришлось смириться с тем, что придется искать помощи. К брату Гарм не обращался, знал, что Лимпэнг-Танг вряд ли заинтересуется Вратами. Аш-Шудах… в нем Гарм нашел скорее противника, чем союзника; им довелось столкнуться в открытом противостоянии, и, поскольку Гарм был далеко от Арр-Мурра, ему пришлось отступить. Но однажды он вспомнил, что отец его не надеялся только на свои силы, вспомнил об осколке первородного льда, хранящем невиданную мощь, — и решил отыскать его любой ценой. Отыскать алмаз темной крови оказалось куда легче, чем заполучить его. И только случайная оплошность последней в роду Эркина, добровольно отдавшей камень сумасшедшему цвергу, помогла богу добиться своего.