Анна Оуэн - Стальное зеркало

Да и кабинет Его Светлости, если сравнивать не с другими дворцовыми помещениями, а с привычными, никак не назовешь просторным — тесновато, шагов восемь в длину, столько же в ширину. Окна узковаты, а ведь Орлеан — не Рома, здесь солнце беднее, тусклее и холоднее, и в третью неделю апреля еще довольно часто прячется за низкими хмурыми тучами. Так что на долю обитателей дворца достается не слишком много солнечного тепла и света, только те крохи, что пробиваются через узкие окна с тускловатым стеклом, через плотную ткань занавесей. И хорошо, что уже сняли тяжелые зимние ставни; впрочем, сейчас вечер и зажжены свечи — но отчего-то мечтается о солнце…

Может быть, потому, что сейчас уже три часа пополуночи, а Агапито еще не привык к тому, что в посольстве день поменялся местами с ночью, поскольку Его Светлость предпочитает бодрствовать в ночи и отдыхать днем. Следом за ним и большей части спутников пришлось уподобиться совам и филинам, довольствуясь свечами и лунным светом вместо солнечного.

Но некоторые привыкли — как, например, нынешний собеседник герцога. Секретарь посольства не прислушивается к беседе, ему не нужно прислушиваться намеренно — кабинет невелик, а привычкой слышать, что говорят рядом, даже одновременно копаясь в бумагах и делая выписки, Герарди обзавелся уже давно. Тем более, что многие из бесед, что герцог ведет в его присутствии, не запишешь никуда: слишком опасное дело. Потом, если действительно удастся написать воспоминания о посольстве в Аурелию, многое придется восстанавливать по памяти, если детали забудутся — довольствоваться беглым пересказом: не сочинять же. А о чем-то и потом не напишешь. Впрочем, нынешняя беседа не из таких — обычная, спокойная.

Рядом с Его Светлостью вообще обычно покойно; рядом с ним и капитаном Мигелем де Кореллой — вдвойне. Оба не из тех, что любят повышать голос без необходимости, да и при необходимости — не любят, хоть и умеют… секретарь еще не определился, кто из двоих лучше. Оба в случае надобности могут рявкнуть так, что рота кондотьеров замрет на месте — может быть, потому и не любят, что умеют, и не видят смысла практиковаться. Особенно друг на друге и ближайшем окружении. И вправду — зачем? На недостаток послушания со стороны окружающих ни герцог, ни его капитан пожаловаться не могут.

Вот и сейчас — разговор не назовешь пустым, мимолетной болтовней, обсуждаются дела довольно важные и не самого приятного свойства, но даже пламя на высоких белых свечах колеблется не сильнее обычного, и не от голосов — всего лишь от пронырливых потоков холодного воздуха, которых во дворце избыток. Медленно, плавно танцуют тени. Чинно. Размеренно. На темной ткани портьеры черная фигура — прямоугольник, увенчанный тем, что кажется короной. Тень человека, который расположился в кресле с высокой спинкой, а корона — не корона, пышные волосы, слегка развеваемые легкой струйкой сквозняка. Вторая тень падает на пол, застеленный винного цвета ковром. Высокий широкоплечий человек, свободно устроившийся на низком табурете, и как ни странно, ему удобно сидеть на краешке, да еще и закинув ногу на ногу.

— Чего я не понимаю? — спрашивает человек в кресле. Голос у него мягкий, спокойный, и только те, кто близко знает Его Светлость, могут оценить степень недовольства. — За последние две недели единственным человеком, который пытался заговорить со мной о делах, был секретарь альбийского посольства.

— Это довольно большая страна, — задумчиво улыбается собеседник. — Возможно, поэтому здешние люди неторопливы. Очень неторопливы…

— Их восточные соседи не отличаются флегматизмом. И весьма живо занимаются осадой Марселя. Мне казалось, что Его Величество заинтересован… в том, чтобы сохранить лучший свой порт на Средиземном море.

— Думаю, он все же заинтересован. Все предварительные договоренности ведь остались в силе? Но здешняя неспешность может обойтись очень дорого.

— И я пока не вижу дипломатически приемлемого способа положить ей конец.

— Я думаю, что сейчас лучше всего согласиться с отсрочками и промедлениями. В конце концов, угроза заставит короля принять решение. Может быть, он хочет сначала укрепить союз… — де Корелла слегка хмурится, щурится на пламя свечи.

— Если он действительно этого хочет. Тут я больше доверяю твоему суждению. Моя предполагаемая невеста смотрит на меня как на особо крупную мокрицу… не то от того, что ей противен сам мой вид, не то потому, что я до сих пор не взял ее штурмом вместе с замком… А Его Величество, при одном упоминании о свадьбе переводит разговор на охоту.

— Если мое мнение вас интересует, — тише, чем обычно, говорит дон Мигель, но не потому, что что-то скрывает, разве что раздражение… — Я бы предпочел охоту. И предпочитал бы, и предпочитал…

— Я пока… не решил. Мы собираемся воевать, и на юге, и дома. Моей супруге, вероятно, будет безопаснее и удобнее в Орлеане, в обстановке, к которой она привыкла. С другой стороны, — Его Светлость улыбается, — весьма соблазнительно было бы познакомить ее с госпожой Санчей.

— Может быть, пригласить монну Санчу в Орлеан? При самом неблагоприятном исходе событий одной из бед стало бы меньше…

А при благоприятном, надо надеяться, меньше станет обеими бедами, дополняет про себя секретарь, и нисколько не сомневается, что понял дона Мигеля верно. Шутки капитана не назовешь замысловатыми, а намеки едва ли можно счесть слишком тонкими. Уроженец королевства Толедского, добрую четверть века прослуживший сначала кардиналу Родриго Корво, а затем его среднему сыну — мужчина достойный, ни в малой степени не ограниченный, не простак и не грубиян, но привычкой выражаться слишком витиевато и двусмысленно не наделен категорически. «Да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» — как и заповедовано добрым христианам Господом.

Правда, похоже на то, что это — единственное место из Нагорной проповеди, усвоенное капитаном Мигелем де Кореллой. Нет, мгновение спустя думает секретарь Герарди — еще «Никто не может служить двум господам». В подобных склонностях дона Мигеля тоже никак не упрекнешь. Редкое, по нынешним временам свойство; впрочем, Его Светлость умеет выбирать людей.

— Если я проживу в этом прекрасном городе еще две недели, эта идея, наверное, начнет мне нравиться.

— Я опасаюсь, что две недели — вовсе не тот срок, на который стоит рассчитывать. Возможно, дело займет два месяца.

— Через два месяца я буду готов вызвать дьявола, не то что монну Санчу. Если с отправкой войск промедлят до августа, могут начаться шторма. Мне трудно себе представить, что Его Величеству не доложили об этом обстоятельстве. Коннетабль де ла Валле не производит впечатления настолько беспечного человека.