Надежда Орлова - Невесты Тумана

Драккар шёл домой.

Она покидала берег своей родины.

На второй вечер плавания, немного осмелев и освоившись с ролью сиделки, Геби вылезла из тесного закутка и посмотрела вокруг. Над ней возвышался огромный парус, на котором был изображен оскаленный волк. Позади их навеса сидел рулевой. Остальные варвары спали вповалку, укрывшись шкурами, на которых белела морская соль.

Сколько хватало глаз, была только сине-зелёная вода с белыми барашками волн. Прежде она никогда не видела моря и сейчас ловила себя на той мысли, что лучше бы ей никогда его не видеть, чем так… В утреннем мареве, словно ореховые скорлупки, упавшие в ручей, перекатывались на волнах остальные драккары. Там наверняка были её односельчане. Да, её положение было не завидным, но всё же лучше чем у других. Она пользовалась куда большей свободой, чем другие пленники. Она не была связана, могла время от времени вставать и разминать руки-ноги. Она пряталась под навесом, в то время, как остальных беспощадно обливало почти ледяной водой. Ну и всё, пожалуй…

Её мысли были прерваны вопросом:

— Любуешься?

Она обернулась.

— Джон! Ты меня напугал.

— Я что, такой страшный? — ухмыльнулся Джон, откидывая шкуру и осторожно пробираясь к ней поближе, чтоб не наступить на своих товарищей, спящих рядом.

— Нет… просто я задумалась.

— А не о чем задумываться. Живи, пока живётся. Как он?

Геби покачала головой.

— Без сознания. Пока. Но он поправится, обязательно. Горячки нет. Когда придёт в себя, я позову. — Она отвернулась, пряча лицо то ли от резкого порыва ветра, то ли от снова начавших наползать слёз. Но Джона было не так легко обмануть.

— Э-э, опять сырость разводишь! Да тут и без твоих слёз воды солёной хватает…

Геби упрямо вздернула подбородок.

— Просто ветер резкий…

Джон одобрительно кивнул.

— Так-то лучше. Слёзы — это слабость, а они, — он кивнул в сторону рогатых шлемов, — слабых не любят… У них даже бабы иногда за мечи хватаются… Они верят, что души самых храбрых воинов, убитых в бою, забирают валькирии. Это такие… ну, как тебе объяснить…

И Джон объяснял. Они сели под навес, где лежал единственный пациент, и Джон рассказывал ей всё, что знал сам.

— … а их главного Бога зовут Один. Между прочим, он, как и Иисус, пожертвовал собой, пригвоздив себя самого копьём к священному дереву. Провисел на нём девять дней, а потом воскрес. А чтобы видеть то, что не видит больше никто, он вырвал себе глаз и умылся в священном источнике…

— А-ах, страсти-то какие! — Геби перекрестилась. Джон улыбнулся.

— Ну, вот. И не плачь больше. Ты и так молодчина: скольким храбрым в бою воинам сегодня ночью море желудки наружу вывернуло… Будь храброй и они это оценят.

— Легко сказать… Я даже не знаю, куда мы…

— Ну, насколько мне известно, сейчас держим курс на наш остров. Конунг переживает за сына. Так что если сможешь сделать так, что Фреахольм сойдет на берег своими ногами, конунг этого не забудет. Можешь не сомневаться, когда ступим на землю, ты будешь щедро вознаграждена. Он гораздо справедливее своего отца, прежнего конунга. Мне просто повезло, что я попал именно к Фреахельду.

— А ты тоже попал в плен?! — удивленно распахнула глаза Геби.

— Было дело…

Джон был четвёртым сыном своего отца, не считая трёх старших дочерей. Обычное для того времени распределение сыновей: старший наследует земли и хозяйство отца (понятное дело, если есть, что наследовать!). Второй, как правило, становится священником. Третий становится рыцарем, и хорошо, если достаточно богатым, а не странствующим, у которого кроме пыльных и ржавых папенькиных доспехов, беззубого коня и непомерных амбиций больше ничего нет. Четвёртый, равно как и все последующие сыновья, имеет только то, что на нём. Поэтому Джон, не теша себя напрасными мечтами, отправляется искать приключения. Когда ему было тринадцать, он стал матросом на какой-то посудине с гордым названием "Авалон". В первое же плавание их атаковали викинги. Часть экипажа погибла, а ту часть, в которую попал и Джонни, взяли в плен. Его, как не представлявшего ценности, конунг взял в качестве "живой игрушки" своему сыну. Куда делись сильные и крепкие матросы с "Авалона", Джон понял уже потом, когда прослужил у конунга достаточно долго…

Вначале Джонни, как и сейчас Габриэла, плакал втихую, даже пытался бежать… Потом понял, что на родине его ничего не ждёт, а здесь, несмотря ни на что, он был другом сына самого конунга, который в один недалёкий день сам станет конунгом! Здесь Джон имел кров, еду и выпивку в компании таких же отчаянных рубак. Кроме того, жизнь с варварами обещала приключения, а это ли не то, ради чего он покинул отчий дом? Он так же понял, что из любой ситуации есть выход, и не один. Главное — найти свой, единственный… Сначала он был другом по деревянному оружию сыну конунга, а когда и Фреахольм стал выходить с отцом в набеги, пошел вместе с ним. Смышленый и рассудительный не по годам Джон, или, как его звали на их лад, Йохан, стал со временем правой рукой самого конунга Фреахельда, что вызывало недовольство у других, возможно более сильных, но менее умных воинов. И радовало его одно: его родной, но, увы, бывший дом никогда не знал этих страшных набегов! Что же касается остальной территории его страны… Так ведь не моё — не жаль…

Под вечер пятого дня пути Геби услышала шум. Она выглянула из закутка: викинги оживились, снова пересели на вёсла, конунг раздавал приказы. Джон подошёл к Геби.

— Собирай свои травки, скоро ступишь на твёрдую землю!

Геби кивнула. Вскоре за Фреахольмом пришли солдаты. Его снова осторожно уложили на носилки и снесли на берег. Геби шла следом.

На берегу толпились люди. Увидев носилки, женщины, словно по команде, стали кричать и плакать, кинулись к носилкам, но конунг единым жестом прекратил панику. Джон шёл возле носилок, Геби несла свою корзину. Она низко опустила голову, что бы никто не видел, что она плачет…

Джон искренне переживал за жизнь раненого друга. Геби старательно делала всё, что от неё зависело, но Фреахольм оставался без сознания. Да, он был её врагом, сыном её врага… но сейчас, мечущийся в горячке и беспомощный, как младенец, он вызывал у неё только жалость и желание помочь, облегчить страдания. Вечный женский инстинкт. Так и сидела она возле него, меняя тряпки на пышущем жаром лбу и смазывая мазью кривой шов на животе. Спала в углу его комнаты на ворохе шкур, которые принёс ей Джон. Приходили две старых женщины, обтирали тело Фреахольма, поглядывая на пленницу с подозрительностью и недоверием.