Янис Кууне - Каменный Кулак и мешок смерти

Странно было слышать такие слова от человека, который вообще не носил никаких украшений, кроме железных блях. Но спорить с ним Волькша не стал.

– Terve, herrat, – приветствовал их появление низенький косматый человечек, похожий на прижившегося в человечьем миру лешачка.

– Вы – эстин? – удивился Волькша на языке рыбаков устья Наровы.

Глаза златокузнеца вспыхнули неподдельной радостью.

– Да какой уж я теперь эстин, – улыбался он. – Так… Родной язык иногда с натугой вспоминаю. Дети вон только из-под палки на эстинском изъясняются, а так все больше на свеонском.

Чем дольше говорил умелец, тем меньше понимал его Волькша. То ли был он родом не с берегов Наровы, то ли за годы на чужбине все слова перемешались в его голове, но его язык был похож на водьский гораздо меньше, чем эстинский, который мог уразуметь Годинович. Однако Варглоб улыбался что было сил и понимающе кивал головой.

– Тынто, у венеда к тебе дело, – бесцеремонно прервал Эгиль кудахтанье златокузнеца.

– Кто здесь венед? – завертел головой тот. Было забавно слышать свейские слова с цоканьем и перекатами, над которыми когда-то так потешался Волькшин старший брат Торх.

– Я венед, – сознался Волькша.

– А откуда знаешь мой язык? – спросил Тынто. Прежняя радость эстина растаяла подобно капле меда в чаше воды.

– Старец Укко сподобил, – не удержался Волкан и помянул бога, почитаемого всей сумью, водью и карелой. – Брат мой без малого год прожил в учениках эстинского умельца.

– А в каких местах? – опять оживился златокузнец.

– Не обессудь, не помню, – огорчил его Годинович. – Давно это было. Лет пять или шесть назад. Я тогда еще только отроческие лета переходил… Нет, погоди, что-то вспомнилось. То ли Пярво то место звалось, то ли Порву.

У Волькши на языке крутилось еще одно слово, но оно было слишком похоже на пускание зловонного духа, и, хотя кроме него венедского наречия никто тут не разумел, Годинович оставил его при себе. Неровен час еще расхихикается сам своей же глупости.

– Пярну?! – аж затрепетал эстин.

– Точно! – обрадовался вместе с ним Волькша.

– А какой науке твой брат обучался?

– Резьбе по янтарю.

У златокузнеца пересохло в горле. Он облизал губы и с трудом сглотнул.

– Ты случайно не помнишь, как звали того человека, у которого он учился? Случаем не Йасло?

Отроческие воспоминания взыграли в Годиновиче. Вспомнил он, как ухахатывался от слова «Пярну», как держался за животики, узнав, как звали эстина, который принял в своем доме венедского парня. «Как? Торхша, повтори! Весло? Ясли?»

– Когда? Когда это было? – никак не унимался Тынто, узнав, что Торх жил в доме его старшего брата.

– У венеда к тебе дело! – еще раз вклинился в беседу Эгиль. Он явно не собирался провести весь день, выслушивая радостные восклицания старого умельца.

Эстин осекся, но, посмотрев на Волькшу, приободрился: этот добрый венедский паренек обязательно расскажет ему все, когда с делами будет покончено. Тынто нисколько не смущало то, что он узнает новости пятилетней давности, сам-то он не получал из дома вестей уже лет двадцать…

– Как ни раскидист Иггдрассиль,[57] но все его ветви сходятся к одному стволу, – потряс он пальцем в воздухе. – Так как звать тебя, венед, и что за дело у тебя ко мне?

– Зови меня Уоллеке, – сказал Годинович и с удивлением и радостью почувствовал, что воспоминание о Кайе,[58] давшей ему это имя, больше не сжимает его сердце тоской.

– Я хочу заказать у вас янтарный гребень для моей жены, – перешел к делу Волькша, доставая из кошеля толстую золотую цепь одного из Бергертайлеров.

– Мне жаль вас расстраивать, благородный юноша, – покачал головой умелец. – В этом каменном краю можно найти золотую жилу прямо в скале, но янтаря здесь нет и в помине. Свеи ценят его на вес серебра, я же готов заплатить на вес золота или даже вдвое…

– Вы не поняли. Это – плата за работу, а алатырь[59] у меня свой, – сказал Варглоб, доставая из кошеля заветную янтарную гальку. – Этого хватит на гребень?

Тынто принял камень в обе руки. Лизнул. Потер ногтем. Понюхал. Прижал к морщинистой скуле. Когда златокузнец поднял глаза, на его белесых ресницах блестели огромные росинки слез.

– Уоллеке, я дам тебе за этот янтарь три веса золотом! – вымолвил он наконец и шумно шмыгнул носом.

– Нет, Тынто, – огорчил его венед. – Это подарок моей жене. Одна ворожея как-то послала моего брата Торха к эстинам, дабы он принес своей любаве янтарный гребень. С тех пор нет в нашем краю супругов счастливее.[60] Вот и я так хочу. Понимаешь?

Златокузнец кивнул, возвращая камень.

– Так из него получится гребень? – настаивал Волькша.

– Из него можно сделать два гребня или один большой, и янтаря останется еще на бусы, пряжки и головки для знатных булавок, – отстраненно ответил Тынто.

– Так сделай для моей жены большой гребень, а остальное возьми себе, – предложил венед.

– Благородный юноша не шутит? – недоверчиво спросил эстин.

– Нет, – ответил Годинович, вновь протягивая янтарную гальку златокузнецу. – Когда будет готово?

– Что готово? – точно спросонья переспросил Тынто.

– Гребень.

– Ах, гребень… Через пять дней…

– А почему так долго? – удивился Годинович.

– Тебе для жены или для коровы? – поднял на него глаза умелец, возвращая золотую цепь и знаками показывая, чтобы тот убрал ее обратно в кошель.

– Уразумел, – согласился Волькша.

И они с Эгилем двинулись дальше по Екебю в поисках соломы и других пожитков и припасов…

Через пять дней Волкан приплыл к Тынто уже без норманна.

Златокузнец встретил его самой широкой из своих улыбок. Он точно помолодел за это время, стал выше ростом, а серые, похожие на мох волосы топорщились в разные стороны, как у лайки, только что стряхнувшей с себя болотную воду.

– Уоллеке! Какое же это счастье вновь резать по янтарю! – сознался он, разворачивая тряпицу, пеленавшую заветный гребень.

Волькша так и ахнул. Он помнил, как понравился ему тот гребень, что Торх подарил Раде, но работа Тынто была многократно лучше. Сам гребень тоньше, зубцы чаще и ровнее, а какой узор покрывал его рукоять, так и вовсе залюбуешься: на ветвях Мирового Ясеня сидели Соль и Мани,[61] их окружали пляшущие человечки, козочки, коровки и много-много цветов. Как только умелец успел вырезать их всех за какие-то пять дней – уму непостижимо.

– Я не могу взять его, не заплатив, – сознался Годинович, не выпуская из рук дивный гребень.

– Ты дорого заплатишь мне за него, – отозвался Тынто. – Ты поведаешь все, что рассказывал о моем брате Йасло твой брат.