Джудит Тарр - Замок горного короля

— Верно, — сказал Мирейн так же спокойно, как и она. — Разве она не была вещуньей?

— Некоторые скажут, что она была безумной.

— Такой же безумной, как ее отец, вне всякого сомнения. Столь же безумной, как я.

Незнакомка остановилась перед ним. Она была высокой для женщины, даже для женщины Янона; голова юноши доставала как раз до ее подбородка.

— Мой господин отдал тебе ее комнаты. Его собственный сын никогда не имел такого.

— Ты знаешь, кто я, — сказал Мирейн утвердительно.

— Теперь большинство в замке знают это. У слуг есть уши и языки, а у тебя есть лицо.

— Однако она была прекрасна. Даже милосердие не может назвать меня таким.

— Вся красота Санелин была в се глазах и в том, как она двигалась. Никакой высеченный или написанный портрет не способен уловить это.

— И никакой портрет во плоти. — Он обронил эту жалобу как нечто давно приевшееся и взглянул на женщину с редкой по великолепию улыбкой. — Ты, должно быть, Имин.

Она, конечно, была сильна, но все же оставалась женщиной, а в улыбке Мирейна таилась могущественная магия. Глаза ее потеплели, лицо чуточку смягчилось.

— Санелин говорила тебе обо мне?

— И очень часто. Разве могла она забыть свою молочную сестру? Она надеялась, что ты добудешь себе крученое ожерелье, и говорила, что ты станешь прекраснейшей женщиной и нежнейшей певицей в Яноне. Она была истинной пророчицей.

Имин почти улыбнулась.

— Твое собственное крученое ожерелье, мой молодой господин, могло бы с таким же успехом быть из серебра, как и из золота. Неужели это наша острая на язык Санелин научила тебя такой учтивости?

— Она научила меня говорить правду.

— В таком случае твое сладкоречие, должно быть, получено в наследство от Хан-Гилена, который мы, певцы, называем Медовой Землей.

— Сладкие речи, несомненно, являются искусством, которое там весьма ценится, хотя честь ценят больше. Худший из грехов — ложь, и у детей воспитывают отвращение к ней.

— Мудрый народ. Здесь больше всего уважают силу, в основном физическую, и чуть меньше — силу воли. На севере нет места человеку мягкому или слабому.

— В Хан-Гилене говорят: «Твердый, как камни севера».

Мирейн повернулся к окну спиной. Имин села рядом с ним. Он не взглянул на нее.

— Почему ты ушел оттуда? — спросила она.

— Пришло время идти, хотя мой господин князь хотел задержать меня до тех пор, пока я не подрасту и пока армия не сможет сопровождать меня. Но богу все равно, стал я мужчиной или еще нет. Я ушел тайком; шел тайком, пока не пересек границ Хан-Гилена. Это был очень длинный путь для пешего: близилась зима, а долгая жестокая война только-только закончилась. — В его голосе зазвучало что-то похожее на гордость. — Я участвовал в этой войне и хорошо проявил себя, как сказал мой господин. Я был его оруженосцем вместе с его сыном, наследным принцем Халенаном. Он посвятил нас обоих в рыцари и вооружил одинаково. Мне жаль было покидать их. И принцессу, сестру Халенана… она помогла мне ускользнуть.

— Она очень красива?

Мирейн воззрился на женщину, на миг потеряв дар речи.

— Элиан? Ей было целых восемь лет!

Неожиданный и сердечный смех Имин прозвучал как журчание ручья. Мирейн нахмурился; губы его невольно изогнулись.

— Возможно, — признался он, — со временем она станет красавицей. Когда я видел ее в последний раз, она была одета как мальчишка, в старые потрепанные штаны и мою рубашку, слишком для нее большую, а волосы у нее никогда не будут держаться в косах. Однако они великолепны, как у ее отца и брата, и не похожи ни на чьи во всем мире: рыжие, как огонь. Элиан старалась походить на бесстрашного заговорщика, но глаза ее были затуманены слезами, а нос покраснел, и она почти ничего не могла сказать. — Он вздохнул. — Эта девочка была живым кошмаром. Когда мы отправились на войну, то нашли ее в обозе. «Если Мирейн может ехать, — заявила она, — то почему мне нельзя?» Ей было тогда шесть лет. Отец задал ей царскую — на словах, конечно, — трепку и отправил домой в немилости. Однако он отдал своим управляющим приказ учить ее обращаться с оружием. В некотором смысле она победила и знала это.

— Похоже, ты любил, — сказала Имин, — и тебя очень любили.

— Мне очень повезло.

Она долго смотрела на него. Лицо се снова стало бесстрастным.

— Мой господин, что ты будешь здесь делать?

Его пальцы сжимались так сильно, что побелели косточки.

— Я останусь. Когда придет время, я стану королем. Королем, который отгоняет тени, сыном Солнца.

— Для твоей молодости у тебя очень твердая воля.

— Моя воля не имеет отношения к тому, что должно произойти.

В его тоне звучала легкая горечь и усталость.

— Любовь бога, — медленно сказала Имин, — это огненная пытка.

— И проклятие для всех, кого любишь. Оставайся холодной со мной, певица, если хочешь быть мудрой.

Она прикоснулась ладонью к его руке. Глаза ее снова были ясными и спокойными, такими же спокойными, как ее голос.

— Мой господин, воистину ли ты знаешь, что делаешь? Можешь ли ты? Твоя мать вырастила тебя, воспитала и повелела тебе стать тем, чем судьба помешала стать ей, — верховным правителем Я нона. Но то Место, для которого она тебя готовила, уж двадцать лет как не существует.

— Даже в далеком Хан-Гилене известно, что у короля Янона нет избранного наследника. Он ждет возвращения своей дочери.

— А известно ли там, что лишь он один и ждет ее? — Имин заговорила быстрее и с некоторым волнением. — За двадцать лет могут возникнуть и исчезнуть целые королевства. Не рожденные еще тогда младенцы уже произвели на свет собственных детей. И ни у кого из них нет воспоминаний о жрице, которая отправилась в странствие, да так и не вернулась. Однако они знают и помнят тех, кто оставался здесь. У твоей матери есть брат, мой господин. Он был ребенком, когда она ушла. Теперь он мужчина и принц, а его отец никогда не позволял ему забыть, что он считается недостойным звания наследника, что он незаконнорожденный; пусть он признанный, принимаемый, даже любимый, но никогда он не будет равным ушедшей. Для людей же, которым нет дела до королевских страстей, за исключением тех случаев, когда их результатом становится война или мир, принц этот — единственный наследник и принц по праву. Он всю жизнь прожил среди них; он один из них, он силен и красив, и он достаточно хорошо справляется со своим высоким положением. Они любят его.

— Тогда как я, — сказал Мирейн, — чужеземец и выскочка, чужак с амбициями.

Слово в слово мысли Вадина! Оруженосец ощутил приступ сверхъестественного ужаса, а затем досаду. Все это должно быть очевидно даже ребенку, каковым Мирейн вовсе не был. Казалось, его это не смущает. Вадин был уверен, что Мирейн не глуп; вероятно, он безумен. Это у него в крови.