Сергей Лифанов - Приют изгоев

Край Земли оказался совсем не таким, как о нем писалось в книгах. Бездна была, но ее не ощущалось: стоя на гребне Обрыва, Батен видел только небо — бескрайнее, не ограниченное полосой горизонта, ярко-синее в зените и белесовато-голубое ниже. С опаской подползая к краю Обрыва, Батен смотрел вниз, туда, где далеко внизу виднелись какие-то черточки, плывущие по сизоватому небу, и догадывался, что черточки — это лодки, а пятнистое, с некоторой прозеленью, небо — это море Таласион из древних сказок, которое сейчас называлось Потаенным или Великим Океаном.

— Ты не очень-то там ползай, — услышал он однажды у себя за спиной голос. — Упадешь, так пока до дна долетишь — состаришься.

Батен обернулся и встал на ноги. Говоривший, мальчишка-недоросль явно из местных, стоял шагах в десяти и смотрел на Батена равнодушно, без злобы, но и без приязни. Точно так же он мог рассматривать, например, какую-нибудь диковинную тварюжку.

— Ты у Края не очень-то ходи, — вновь заговорил мальчишка. — Не мое дело с советами лезть, но ты бы поостерегся. Скинут тебя с Обрыва — костей не соберешь, а даже если зацепишься за что по дороге, все равно наверх подняться не дадут — обзовут рыбоедом, а рыбоедам, сам знаешь, в Империю хода нет. Доказывай потом, что ты благородный, да кто тебя слушать будет?

Это были первые нормальные человеческие слова, с которыми обратились к нему на заставе. До сих пор Батен слышал только приказы, насмешки и оскорбления.

— Спасибо за совет, — ответил он настороженно.

— Да мне что. — Парень пожал плечами. Он оглянулся на проходящих в отдалении людей. — Я-то через неделю отсюда уезжаю. В юнкерское училище. Отец говорит, нас, краевых дворян, там не любят и издеваться будут смертельно. — Он помолчал и выжидающе поглядел на Батена.

Тот не ответил. Просто не знал, что сказать: сам он с краевиками до ссылки не сталкивался. А слухи… Мало ли что говорят.

Недоросль, не дождавшись ответа, сказал спокойно и рассудительно:

— Надо или не обращать на издевательства внимания, или драться — одному против всех.

— Драться? — усмехнулся Батен. — Задавят массой.

— Значит, драться не надо, — рассудил парень.

Батен вдруг понял, что этот парень смотрит на него свысока. И это надменное небрежение вызвало в нем приступ раздражения. Ишь ты, выискался учитель! Какой-то неизвестный сопляк-недоросль, деревенщина приграничная.

— Как тебя зовут? — напряженно спросил он.

— Аламак Менкар, — спокойно ответил парень и, помолчав, добавил: — Если хочешь, я передам твое письмо. Надежнее будет, чем отсюда посылать.

От неожиданного предложения Батен даже онемел.

— Мне… некому писать, — помедлив, ответил он.

— Бывает, — легко согласился парень. Он еще раз оглянулся. Вдруг — сразу — его лицо изменилось, невозмутимость покинула парня, уступив место порывистому возбуждению. — Хочешь очень хороший совет, — чуть не шепотом сказал он. — Очень хороший!

— Какой? — Батен понял, что совет будет действительно хорошим, но связанным с риском.

— Дождись ночи и ползи вниз, к поморникам. Раз у тебя в самом деле, никого близких нет, им, — он кивнул в сторону строений заставы, — будет все равно, что ты умер. Зато живым останешься.

— Нет, — сказал Батен помолчав.

— Здесь тебя убьют. — Лицо Менкара снова стало бесстрастным.

— Это слишком похоже на дезертирство.

Менкар чуть усмехнулся.

— Оставайся, только это самоубийством будет.

— Я не могу поступить так. Я офицер, — тихо сказал Батен.

Менкар, не говоря больше ни слова, повернулся и пошел прочь.

— Меня здесь убьют, — прошептал Батен ему в спину. Сказано это было для себя.

Его здесь и в самом деле убивали. Батен ощутил это сразу же, как попал на заставу. Он был в деревне единственным дворянином — не считать же в самом деле отобравшего его сотника, начальника заставы. Или медовара Аламака Акрукса. Или этого, Ал'амака Менкара, который даже и не служил здесь, а просто околачивался по окрестной родне, ожидая, пока выйдет его срок отправляться в училище.

Рекруты — крестьяне и мещане, по происхождению нездешние, впитавшие почтение к дворянскому званию с молоком матери, — были с ним сдержанны и осторожны. Хотя некоторые из них и поддавались на подстрекания урядников, но все это были мелкие уколы по сравнению с тем, как вели себя местные. Солдаты, составлявшие большую часть гарнизона заставы и призываемые из краевых крестьян, служили не двадцать пять лет, как по рекрутской повинности, а два года и потом периодически призывались на военные сборы до шестидесятилетнего возраста. Жили они здесь вольно, помещиков не знали, дворян презирали, а потому вели себя с Батеном заносчиво и нагло. Именно они более всего и досаждали ему: оскорбляли и задирали на каждом шагу, провоцировали на драку, но пока что и пальцем его не касались, соблюдая не то неписаный закон, не то негласный кодекс чести. Батен, впрочем, не обманывался на этот счет — напряжение нарастало, и как-то оно должно было разрядиться. Хуже всего были урядники — эти и руки распускать были мастера, и языки имели ядовитые; кроме того, Батен был полностью в их власти, и они не пренебрегали ни малейшей возможностью эту власть проявить.

Само имя Батена, которое в других провинциях Империи никогда никому не бросалось в глаза, раздражало их до чрезвычайности. «Бат-тен Кайт-тос из Шеат-та! — со смаком, по слогам, приговаривали они. — Бла-ародный! Не какой-нибудь Дифда сын Кафа…» А сколько удовольствия доставляла урядникам возможность заставить бла-ародного чистить тряпочкой размером с носовой платок солдатские нужники; из отхожих мест Батен просто не вылезал почитай с самого прибытия на заставу.

Нужник здесь ставили прямо над Обрывом: находили то ли промоину, то ли зародыш будущего оврага, укрепляли края зарослями ивы и дикой вишни — на Краю Земли борьба с оврагами вменялась в непременную обязанность как военным, так и гражданским — через овражек перекидывали мостки, над которыми для защиты от ветра и непогоды сооружали что-то вроде сарая, — и отхожее место готово. Пожалуйте — спускайте штаны, присаживайтесь на корточки и, покряхтывая от натуги и усмехаясь в бороду, справляйте два удовольствия сразу: облегчайте кишечник и сбрасывайте свое дерьмо прямо на головы рыбоедам; сюда же можно сливать и помои…

Поэтому Батен даже удивился, когда павшую от какой-то болезни лошадь велено было не скинуть с Обрыва, как он полагал, у ближайшего нужника, а прикопать в дальней рощице. Все, впрочем, быстро объяснилось: докапывая яму, Батен услышал, как солдат-краевик объясняет рекруту, что рыбоеды не очень-то любят, когда им на головы сбрасывают всякую заразу, — дерьмо дерьмом, но от него хоть посторониться можно, да и в сельском хозяйстве оно вещь полезная. А вот когда во время поветрия лет полтораста назад с Края Земли сбрасывали чумные трупы, поморники нашли, как ответить: вдруг из-за края Обрыва как полыхнуло адским пламенем да как посыпались горящие снаряды, забрасываемые катапультами, — так если кто ноги успел унести, тем очень счастлив был. Место то еще долго было запорошено жирной копотью, и ничего там лет пятнадцать не росло, оно и посейчас так и зовется — Горелая Плешь.