Кэролайн Стивермер - Хранители магии

Лэмберт поддался желанию и вытянулся на скамье в полный рост. Он пристроил шляпу себе на живот и устремил взгляд вверх, в пронизанную светом листву. Ветер, шуршащий в деревьях, сливался с пением. За листвой в небе стремительно проносились облака. Где-то собирались тучи, которые принесут новые дожди. Лето нынче самое дождливое за последние годы, как говорили люди.

Когда он впервые оказался в этом месте, в феврале, шел дождь. Трава тогда была такая же зеленая, но деревья стояли голые, а большинство цветов были желтыми: форзиция и желтые нарциссы в самом Гласкасле и дрок на склонах холма. Ветер, казалось, дул не переставая и не отклонялся от северного направления больше чем на градус-другой, так что промозглая сырость пронизывала Лэмберта до костей.

Лэмберт появился в городке в полной ковбойской выкладке. Он решил, что ученые мужи Гласкасла, суровые люди в блестящих цилиндрах, намеревались нанять стрелка-ковбоя, и приготовился соответствующим образом. Он надел свой сценический костюм и захватил кольт «Миротворец», самое надежное оружие. Эффект был именно таким, на какой он рассчитывал. На него оборачивались на каждом шагу, причем кое-кто чуть шею себе не вывихнул. И только оказавшись на территории университета, он понял, насколько просчитался. Ученым Гласкасла нужен был не ковбой, а просто меткий стрелок.

Благодаря времени, проведенному с кайова Бобом, Лэмберт считал себя артистом, призванным развлекать зрителей, однако в его намерения не входило потешать их настолько сильно, насколько он это сделал в тот день в Гласкасле. Конечно, все могло быть еще хуже. Его меткость была на уровне. Однако веселье, вызванное его костюмом, оказалось гораздо большим, чем он ожидал. Помимо того, ему пришлось приложить немало усилий, для того чтобы скрыть свое смущение. Прежде у него с этим проблем не было, даже в самые первые дни работы в шоу «Дикий Запад». Лэмберт приказал себе ободриться, но это ему мало помогло.

Превосходный ленч, когда его наконец подали, отчасти стал компенсацией за ощущение неловкости. После трапезы члены университетского совета, мужчины с самыми блестящими цилиндрами, провели Лэмберта по территории, и именно тогда он осознал весь масштаб своего промаха. Тогда он стоял именно здесь, у этой скамьи, и смотрел, как капли дождя стекают с полей его шляпы, а его проводник замолчал, чтобы прислушаться к гимнам колледжа Трудов Праведных.

Это место сразу очаровало Лэмберта. Скамья стояла в месте, хорошо защищенном от неустанного зимнего ветра, и обычно купалась в солнечном свете, так что даже в самые холодные и суровые дни подснежники расцветали в траве рядом с древними камнями фундамента. Лэмберт довольно рассеянно любовался цветами, когда звуки гимна заставили его замереть.

Множество голосов зазвучали одновременно, и хотя они не были громкими, но словно проникали в деревья, траву, в каждый мшистый камень строения — и освещали его. Музыка заполнила грудь Лэмберта и слезами обожгла глаза. Она пронзила его сердце так, как прежде это делал только вид родного дома и звучание некоторых голосов. Перемена произошла со стремительностью, которая его испугала. Только что он был самим собой и терпеливо дожидался продолжения экскурсии, а в следующую секунду уже цеплялся за гимн, с распахнутой душой и затаенным дыханием предчувствовал перемены, какие могут наступить в нем дальше.

Для Лэмберта, заслушавшегося гимнами, время исчезло — но для его сопровождающего этого не произошло, поэтому, когда терпение гида иссякло, пришлось позволить увести себя, буквально утащить, чтобы закончить экскурсию. По мере того как они уходили все дальше от сада, острота пережитого блекла, гимн становился чем-то отдельным, о чем Лэмберт способен был судить объективно.

Позднее он не мог объяснить той власти, которую обрел над ним тот гимн, не мог до конца поверить в то, что музыка сумела завладеть им настолько стремительно и мощно. Когда Лэмберт снова стал рассуждать головой, а не сердцем, его сильнее всего заинтересовало назначение гимна. Эти звуки несли в себе смысл, который, как казалось Лэмберту, он должен понять. Лэмберт был совершенно в этом уверен, однако в то же время его рациональный ум бился и извивался, словно пойманная форель, пытаясь найти объяснение, откуда могла появиться такая уверенность. Как он может настолько четко понимать нечто, с чем прежде никогда не встречался и о чем совершенно ничего не знал? Откуда такая уверенность в том, что это самое важное из всего, что когда-либо с ним случалось? И что же все-таки с ним случилось?

Очарование этой странно простой музыки не исчезло, даже когда он покинул сад. Лэмберт согласился остаться и помогать цилиндрам Гласкасла с их стрелковым проектом. Он не мог сказать, что же в том пении было особенного, что вызвало такие перемены. Он просто знал, что ему нужно слушать еще и еще. Ему нужно узнать больше. Нужно остаться здесь.

С того дня Лэмберт принял обычаи Гласкасла с максимальной быстротой и искренностью. Ему хотелось как можно лучше прийтись здесь ко двору, стать здесь своим, но если уж это невозможно, то хотя бы потратить как можно больше времени на понимание особого чувства, пробужденного пением. Ему пришлось выносить насмешливые напоминания о его дебюте, который заставлял его смущаться всякий раз, как он об этом вспоминал. Однако ему разрешили остаться.

Через два дня ему уже доверяли, зная, что он будет придерживаться тех дорожек, которые открыты ему как гостю Гласкасла. При первой же представившейся возможности, и потом при каждом удобном случае, он возвращался к скамье у колледжа Трудов Праведных. Именно в этом месте он слушал гимны. Именно там музыка объединившихся голосов проникала ему в самую глубину души. Именно там он познакомился с Николасом Феллом.

День был мерзкий: дождь еще не шел, но собирался пойти, а ветер дул не утихая. После своего первого катастрофического дня в Гласкасле Лэмберт надевал самую хорошую и наименее броскую одежду, но после получасового неподвижного сидения даже плотное пальто перестало спасать его от холода.

К Лэмберту присоединился помятый жилистый мужчина с густыми темными волосами и аккуратно подстриженными усами. Головного убора у него почему-то не было. Когда мужчина заговорил, его голос оказался тихим и почти робким.

— Извините, что помешал вам, — проговорил незнакомец, подходя к скамье, — но не видели ли вы мою шляпу?

Лэмберт невольно осмотрелся. Скамья, каменные стены, уголок сада, множество деревьев и немного цветущих подснежников — вот то, что он увидел. Шляпы не было.

— Увы, нет.

Мужчина с усталым вздохом опустился на скамью рядом с Лэмбертом.