Марина Дяченко - Две

— У меня психологическое шоу.

— Я слышал, — хмыкает.

— Не смотрел?

— Нет времени.

— А на что у тебя есть время? Как ты женщин клеишь, например?

— Я им цветы дарю.

— Оригинал… А еще что?

— Конфеты. Мягкие игрушки.

— «Мадам, вот вам зайчик, лягемте в койку?»

— Ага. Примерно.

— Так ты бабник?

— Нет времени.

Смеюсь. И он смеется. Симпатяга.

— Ты на метле летаешь? — спрашивает сквозь смех.

— Летаю. А тебе что?

— Возьмешь покататься?

Осторожно скатываюсь с краешка широкой кровати. Бреду в чужую незнакомую ванну (евроремонт, все путем), смотрю на себя в зеркало. М-да.

Включаю горячую воду. Лезу под душ.

Да уж. Полетали на метле.

Вода течет по лицу.

Елена

Стою под душем.

Кусочек плитки над ванной откололся. Аккуратный белый квадрат стоит у стеночки, как мольберт в ожидании Малевича.

Плачу. Или мне кажется.

«Откуда ни возьмись — как резкий взмахБожественная высь в твоих словах —Как отповедь, верней, как зов: „за мной!“Над нежностью моей, моей, земной.Куда же мне? На звук! За речь. За взгляд.За жизнь. За пальцы рук. За рай. За ад…»

Почему человечество так тянется к мелодраме? К истории о том, как жила-была невинная душа, ее долго обижали, а потом она повстречала Прекрасного Мужчину…

Почему сегодня утром мне хочется оплакивать… невесть что, или невесть кого, кто даже не родился?

Я что, несчастна? Какая пошлость. Понятие о «счастье» и «несчастье» придумали авторы мелодрам…

«Звучи же! Меж ветвей,В глуши, в лесу, здесь,В памяти твоей,В любви, внизу постичь —На самом дне!Не по плечу:Нисходишь ли ко мне,Иль я лечу»…

Реву белугой. И — о ужас — мне это нравится.

Лена

Закутавшись в огромный, на двадцать размеров больше, халат, выплываю из ванной.

Ого, квартирка. Можно заблудится.

Мой герой лежит, заложив руки за голову. У него чисто выбритые подмышки.

— Привет, — говорю деловито. — Ну что, сварить тебе кофе для полноты картины?

— Сам сварю, — отвечает. — А то ты мне еще что-нибудь на кухне сломаешь.

Поднимается. Не могу оторвать взгляд.

— Да по тебе анатомию мышц можно в школе изучать…

Хмыкает. Идет на кухню.

Я сажусь на то место, где он только что лежал. Смотрю на отпечаток его головы на подушке. Вдыхаю запах.

Мир вокруг вдруг теряет резкость. Беру подушку, как младенца.

Прячу в ней лицо.

— Ты что-то сказала?

Вскидываю голову.

Стоит в дверях. Вокруг бедер — алое полотенце победителя.

— Нет, — пожимаю плечами под халатом.

Наклоняет голову, будто прислушиваясь:

— Нисходишь ли ко мне — иль я лечу… Это стихи?

— Где?

Улыбается. Как будто я удачно пошутила.

— А кофе будет? — спрашиваю после неловкой паузы.

Пьем кофе.

Разглядываю его внимательно. А он разглядывает меня. Хрустит своей морковкой, как чудовищных размеров заяц.

— Ты похож на зайца.

— Ну и что?

— Ну и ничего… Что ты так смотришь?

— Мне показалось…

— Что?

Отводит взгляд. Болтает ложечкой в чашке с чаем; ложка звенит.

— А ты когда-нибудь бывала в греческой кофейне?

— Нет, — отвечаю равнодушно.

— А у тебя нет… сестры-близнеца?

Гляжу на него оторопело:

— А почему ты спрашиваешь?

— Подумалось. Что, может быть, у тебя есть сестра-близнец…

— …И было бы неплохо трахнуть нас сразу вместе. Спасибо за завтрак, Витька, но мне на работу уже пора.

— Заставлять несчастных людей рассказывать о своих семейных проблемах?

— Давать возможность счастливым людям выплакать счастливые слезы в просоленную жилетку коллективного бессознательного… Пока, малыш. Спасибо, с тобой было клево…

Целую его в щечку.

Как легко и пикантно. Запах терпких духов.

Надеюсь, мы никогда больше не увидимся.

Елена

«В снегу, под небом синим, а меж ветвей — зеленым,Стояли мы и ждали подарка на дорожке.Синицы полетели с неизъяснимым звоном,Как в греческой кофейне серебряные ложки».

Я никогда не бывала в греческой кофейне. И это не важно. Совершенно не имеет значения.

Сижу на подоконнике. Смотрю сквозь щели в моем витраже. Дети бегают на площадке. Воробьи возятся в ветках.

«Могло бы показаться, что там невесть откудаИдет морская синька на белый камень мола,И вдруг из рук служанки под стол летит посуда,И ложки подбирает, бранясь, хозяин с пола».

Звонит телефон. Не буду брать трубку, ну его.

Звонит и звонит, вот наказание. Звонки ползут в воздухе, как длинные веревки вот-вот из-под удавленника.

— Алло.

— Леночка? — бодрый голос шефа. — Послушай, тут такая новая информация…

— Одну минуту, — говорю.

И кладу трубку рядом на тумбочку — голосом шефа вниз.

Лена

…Что он все-таки имел в виду? При чем тут греческая кофейня и сестра-близнец?

Впрочем, не важно. Совершенно не имеет значения; такие встречи хороши легким безболезненным расставанием.

Кстати, тот дуралей, что в конце концов оставил мне мои книжки на проходной, ухитрился приложить к Лорке и Кортасару уморительно трогательное послание. Нефиг, нефиг, закричали индейцы, что прошло, того не вернешь, а при случае можно перед кем-нибудь похвастаться, что переспала с Дымко…

Воображаю, какой обрушится град вопросов. И среди прочего главный: не опасно ли оказаться под такой огромной тушей?

Обнимаю подушку.

Чего я ждала? Что он и в постели будет красивым сильным животным?

Мужчина. Господи, все мы тоскуем о мужике…

Мачо, блин.

Нет, он не мачо… Он не виртуоз. Есть, наверное, разница между виртуозным исполнением — и скрипичной искренностью страстного дилетанта…

Правда, я не могу считать себя экспертом. Любой участник моей программы мне в этом деле фору даст.

Внутри меня полным-полно скребущих кошек. На кухне кто-то звенит посудой и вздыхает. Может быть, ветер.

— Не ной, — говорю вслух. — Вышло как вышло.

В ответ, разумеется, тишина.

— Что-то в нем есть, — говорю с ответным вздохом. — Что-то… Но это не важно. Совершенно не имеет значения.