ПВТ. Лут (СИ) - Ульяничева Евгения

— Ай, какой такой мухлеж, о чем говоришь? Я честный муж.

— Ты бесчестный мудак, — поскреб щетину Дятел, рассматривая оставшиеся на руках карты, — чтоб тебя... Эй, Муся, шустрый у тебя выученик оказался.

Муся — он же Мусин, щуплый чернявый парень в белейшей рубашке, черных брюках и жилетке — сначала зарделся от удовольствия, и лишь потом смутился.

— Скажете тоже, товарищ. Таки наш юноша отлично соображает и без моего наставничества. Как говорит моя мама, если кто с умом родился, то без мозгов не останется... Своих или чужих — уже по обстоятельствам.

— Все, мужики, я сушу весла. Мозги мозгами, а портки ваш нэво приберет. Эх, шкура ты распоследняя, Кальмар!

— Кракен!

— Да по мне хоть каракатица, хоть кукарача!

Прозванный Кракеном лишь отмахнулся, сосредотачиваясь на картах. Играли умнейшие в простейшее — скрапер, где брать приходилось математикой и анализом. И с тем, и с другим у свежего постояльца Станции было не ахти, зато отлично работала ловкость рук и навык читать желания и мысли клиента.

Дятел от стола далеко не ушел, бродил кругами, нагло заглядывал в карты, громко хмыкал. Мусин, возмущенно причитая, пытался огораживаться острым локтем.

Благостное лицо сохранял аскетичный Иночевский (в девичестве, как шутил сам, просто Инок), размеренно шлепал картами о столешницу. Переживал за исход игры Буланко, хрустел пальцами и семечками на всю комнату.

Не любитель азартных игр любого разлива, Волоха дремал на старенькой софе, закинув длинные ноги через подлокотник и уронив книгу на грудь. Яркий свет и оживленные голоса ему не мешали, он привык по-гвардейски запасаться сном в любом месте в любых условиях.

Увлеклись игрой так, что едва не пропустили момент — благо, настороже оставался Дятел. Сунул волосатым кулаком в центр стола, спугивая банк: сухари и мелкие конфетки

— А ну, сукины дети! Ночь-полночь грядет, или не чуете?!

— Ах, в самом деле! — подхватился Мусин.

Рассыпая из рукавов карты, кинулся к желтобокому холодильнику.

Остальные хором задвигались, доставая бокалы и снедь.

— Иуда, тряхни за шкирятник капитана, что-то он заспался.

— Джуда, — возмущенно вскинулся Мусин, приложившись затылком о дверцу, — неужели сложно запомнить, господин ромм?

Джуда склонился над врачом, аккуратно потеребил за плечо. Тот спокойно раскрыл зеленые глаза — будто не спал вовсе. Хрипловато осведомился:

— Что-то хотел?

— Сердце ночи, — улыбнулся юноша, одергивая ворот просторного, на два размера больше, красного свитера в крупные олени.

В присутствии спокойного этого мужчины он почти робел. Именно Волоха вытащил его из самого плачевно-паршивого состояния несколько месяцев назад.

— А, ну раз такое дело, — Волоха сел, аккуратно убрал книгу, — итак, где наш виночерпий?

«Виночерпий» ножом вскрывал праздничные консервы. Мусин суетливо расставлял на сымпровизированной из старых простыней скатерти вкусное съестное. Буланко, посвистывая, наводил последний лоск на косоватой елке подле стола. Свое любимое детище, котусовый кактус по имени Григорий, тоже не оставил в комнате, устроил рядом, и на мишуру не поскупился.

Инок с добродушным спокойствием наблюдал за суматохой.

— Обратный отсчет! — объявил громко и торжественно, когда кольца на его пальцах мигнули и загорелись праздничным, особым, блеском. — Прошу, господа. Три-два-один, и...!

— Двенадцать! — хором гаркнули собравшиеся.— Одиннадцать! Десять!

Джуда орал вместе со всеми. Сегодня был особенный праздник, самый важный. Отмечали его, красиво убирая зеленое дерево елку и распивая странное шипучее вино (а не пиво, как в обычные выходные).

Были и прочие радости: блестящие пахучие рыбки именем Шпроты и Килька-в-Томате, салаты, соленые овощи, черный хлеб, шоколад... Джуда с ассортиментом питания свыкся, а вот с чем привычки так и не вышло — с именем. Свое настоящее он крепко запамятовал, отморозил. Знал лишь — Джуда да Кракен, то ли прозвание, то ли призвание.

Зеленоглазый Иванов говорил, что эта досадная забывка лишь малое, ничтожное последствие. Могло быть гораздо хуже.

Джуда влился в распорядок и вседневную жизнь ученых-гисторов, а новые его соседи были таковыми, каждый на свой лад, от Дятла до Волохи. Станция, закрытое пространство посреди открытого моря снега, было любовно заполнено лабораториями и комнатами, названия которых Джуда не знал. Не так много их оказалось, но ни одна без дела не стояла. Парня постепенно принимали, привлекали к работе, дозволяя ассистировать по мелочам. Серную кислоту к воде, выровнять крышку эксикатора, титровать до эталонного цвета...

Но сначала был карантин. Его держали там будто любопытную живую находку, однако не слишком долго. Выпустили под личную ответственность Волохи, под его слово и руку.

Отношения между обитателями Станции казались устоявшимися. Джуда знал, помнил из опыта прошлой, богатой на мужские коллективы жизни, как следует вести себя в чужой стае.

Лидером значился Волоха. Капитан. Боец и лекарь. Стройный, широкоплечий, сильный, с выразительными, даже несколько чеканными чертами лица. Высокий, как все Ивановы. Густо-русые волосы с серебром, глаза странной хвойной зелени, в пору азарта — с рысьей искрой. Руки в карманах, вещь в себе. Уравновешенный и жесткий, привычно решающий за себя и людей. Судя по всему, команду он собрал сам, а не получил ее в наследство или в наказание.

Руслан, Буланко, подозревающий хлопотун, имел кучерявую соломенную масть, широко расставленные глаза (цветом — ровно кто мох с корицей смешал), лихой картуз, страсть к неразумным формам жизни и ярким рубашкам. Изучал зелень и белый снег, интересовался водой и содержанием огня. Чтил растительную пищу и всячески настраивал соратников против мясоедства. Практиковал глубокое дыхание и замысловатую, весьма эффективную гимнастику. Ловчее всех бил в цель, ловок был с топором. Воспитывал Григория. Всегда имел в кармане тайный кулек с семечками.

Дмитрий, Дятел, отвечал и спрашивал за тяжелую физику смерти. Плотный, высоченный, широкоплечий цыган, с хищными ухватками небритого сказочного разбойника и богатейшим словарным запасом — когда речь касалась материалов, и структур, и форм (особенно — женских). Волос имел черный, чуть вьющийся, густой и жесткий, голос грубый. Много курил. Мог прихватить за шею или задницу, слушался только Волоху, смеялся, скаля крупные страшные зубы, блестел золотой серьгой в ухе. Учил Юга ладить с ножами и стрелять из револьвера, а у самого было под рукой аж четыре штуки, разной масти, разных имен.

Иночевский, Инок, без стыда работал не материальное. Поля и смальта Лута были в его ведомстве. Не торопливый, не говорливый, рассудительный любитель крепкого сладкого чая с сухариком, умелец складно ладить мозаику и хранить-лелеять древние книги. Гладко выбритое, худощавое до аскетизма лицо его всегда было приветливо, темные волосы лежали спокойными волнами, большие ореховые глаза светились добрым лукавством. С людьми парень держался исключительно доброжелательно, но несколько отстраненно, больше интересуясь их тенями и снами. На тонких пальцах его, как на жердочках, дневали-ночевали чудные кольца Лафона — дивное самородное устройство Лута.

Господин Мусин был отличным человеком и отличным мошенником. Легкие руки, бархатные пальцы, чуть картавая певучая речь, внушающая доверие наружность — все шло в пользу. Некоторое расстройство нервов не мешало ему смешивать карты противнику, вести строгий учет денежным средствам, элегантно носить черную шляпу с полями и очки в тонкой оправе, роскошно махать в бою кхопешем и опекать технику-лирику станции. Он хранил в своей головы сотни стихов и песен, на досуге учил «юношу» манерам и обычаям салонной этики, чтобы «не посрамил его седины». Уважал и любил свою маму, мудрейшую женщину, чьи рецепты не раз выручали Ивановых.

И все, все работали одной командой так дружно, нарядно-слаженно, что любо было глядеть. Джуда лезть в коллектив не пытался, отирался с краешка, старательно замышляя побег. Мысли эти просек и пресек Волоха, поведав новичку о минус-ткани Лута и о том, почему из нее нельзя выбраться.