ПВТ. Лут (СИ) - Ульяничева Евгения

Но теперь в полных блеклой синевы глазах стояли лишь стылый ужас и отвращение.

— Ай, или таким уже не нравлюсь? — не сдержал гримасы улыбки Юга.

Человек отступил, сглотнув.

Он знал поразительно много.

Больше, чем знал он-Юга, меньше, чем знал он-Третий.

Но и этого хватило, чтобы подобрать, вытащить танец — словно отмычку.

Ключ.

Дверь исчезла, оставив после себя голую раму. Полотно растворилось, будто никогда его и не было.

— Ну, понеслась по кочкам. Выпускай манкуртов,— приказал Гаер помощнику, следя за происходящим на экране ихора и катая в ладонях яблочную ягоду, пахнущую горячо, как само сердце лета. — Пусть загонят его в угол.

— Прикажете стрелять?

Гаер со смаком отожрал сразу половину плода, забрызгав панель розовым соком. Отрицательно мотнул башкой. Кивнул.

— Не на поражение, — прочавкал, деликатно утираясь отчетом.

Башня лгала ему, подсовывала новые и новые коридоры, залитые мертвым светом, гладкие, без окон и дверей. Бесконечные, как его волосы. Юга не понимал, куда бежать, сворачивал наугад, падал, а потом едва успел отшатнуться, когда впереди показалась группа людей. Скупые движения, и глаза в одну сторону — они увидели его, у них было оружие.

Юга метнулся за угол, и серебристая пчела задела его на излете, отметилась красным росчерком на плече.

Третий втянул воздух через зубы и опять побежал.

— Стреляют, арматор. — Взволнованно доложил Эдельвейс. — Зацепили.

— Отличненько. Надо вываживать.

Его определенно загоняли в угол. К первой группе присоединилась вторая, они не давали ему отдохнуть, отдышаться, подумать.

Только не обратно, твердо решил Юга, вжимаясь в стену. Сердце колотилось, как птица в аквариуме, от боли немели руки. Только не в ту комнату. Лучше сдохнуть. Он был готов принять и такой вид свободы.

Но сначала утащить за собой как можно больше ублюдков.

— Ну же,— арматор подался вперед, нетерпеливо оскалился,— ну же. Станцуй для папочки.

— Арматор,— в голосе Эдельвейса мелькнуло напряженное удивление,— свет слабеет, аппаратура…

Арматор поднял руку.

Юга задыхался. Темно было в голове, на сердце, а когда он приник к стене — прилип хребтом, волосами — тьма расплескалась и перед глазами. Прокатилась по коридору, точно волна, слизывая свет.

Юга дернул головой. Сглотнул тошноту. Как когда-то давно он узнал Второго, так теперь узнавал эти барабаны — сперва думал, что кровь в ушах шумит, как в абалоне, но уже разбирал мелодию.

Танец.

Повел рукой, скидывая онемение, точно створчатые браслеты. Добавил вторую руку, бросил тело в сторону.

Гаер рывком притянул к себе истрепанный блокнот Витрувия, распахнул, пошел искать глазами. Первое сложение движений, увертюра к основной массе композиции.

Башня вернула ему эти записки сумасшедшего — но ровно тогда, когда посчитала нужным.

— Что ты покажешь мне, что, — пробормотал Гаер, листая хрупкие как сухие пленки листы, — Провал станцуешь? Перевернутый Мост? Ржавую Кровь?

Свет уходил, длинные волосы выбирали его искры, гасили собой. Манкурты рассредоточились, подчиняясь воле арматора. Поймать опытный образец, доставить обратно — чего сложного, если опыт и сила, если Башня на их стороне, если оружие верное Статуту, стайное, сопряженной валентности, дружное.

Ведущий манкурт вскинул руку, сжал кулак, без слов веля расчету остановиться.

Тварь подопытная не пряталась и не бежала больше.

Стояла, привалившись к стене. Будто ждала своих преследователей.

Рассредоточились, и вторая группа вышла с другой стороны коридора, забирая добычу в клещи.

И тут Третий повернул голову и посмотрел прямо в глаза старшему. Качнулся, переступил шатко, словно ловя равновесие на жердочке, повел руками, концами пальцев чертя по стене, и та вспыхнула чернотой…

Манкурт вскинул к плечу оружие.

Гаер смотрел, забыв про шпаргалочника Витрувия. Молчал Эдельвейс, арматор слышал в коммуникаторе его дыхание — сдержанное, испуганное, как у ребенка, прячущегося от грозы под кроватью.

Затылок взмок от пота.

Третий танцевал.

Его не учили этому, не говорили что так можно. Он действовал интуитивно. Загнанный в угол, одуревший от боли, отбивался своим естественным оружием.

Третий танцевал. Свет то открывал глаза, то скатывался в обморок, и коридор виделся зыбкими полосами, вспышками. Коридор менялся. Стены падали, как высокая скошенная трава, потолок становился полом, манкуртов скрутило и раскидало, точно оловянных солдатиков в коробке.

Едва ли они понимали, что происходит. Стреляли, пытались собраться, но проклятый коридор метался, бредил, как человек в лихорадке, а Третий оказывался то близко, то далеко, и не понять было, не разглядеть, как он двигается.

Гаер крепко сплел пальцы и смотрел. Моргнул, а Третий за взмах ресниц как в воду канул. Обнаружился уже за несколько коридоров от исходного. Судя по потому, как ошалело таращился и царапал стену, сам не понимал, что произошло.

Выход маячил совсем близко, заветным, заслуженным призом.

Гаер откинулся на разболтанную спинку стула. Довольно потянулся, забросив жилистые руки в плетях татуировок за голову.

— Остановить его?

— Не стоит лезть под удар. У него все же, поразительное стремление к свободе. Однако в мороз и с дырой в брюхе он далеко не уберется. Вырубится — и мы возьмем его, холод тормозит регенерацию Третьих процентов на восемьдесят…

Последняя дверь выпустила его в снег. Белое месиво поглотило щиколотки, голени, колени. Юга упрямо двинулся вперед, а когда оглянулся (спустя лишь пару трудных шагов) вдалеке тянулась вверх черная спица.

Башня, вспомнил он.

Башня уходила наверх, а он словно спускался вниз, с каждым шагом. По бедра. По пояс. По грудь. Снега было слишком много, а он был — один.

— Иллюзион, — неразборчиво бормотнул Гаер, сжимая зубами мундштук трубки и шарясь по ящикам в поисках спичек.

— Простите? — невозмутимый Эдельвейс, казалось, был не слегка оглушен.

— Он танцевал Иллюзион, — Гаер нашел спички и теперь старательно надувал щеки, раскуривая табак, — Черную Марку, если не наврал наш проказник-вивисектор Витрувий. Ты вот что. Пройдись-ка по коридорам, собери этих, из отряда…кого найдешь.

***

Сначала услышал рокот — ровно механический. Перемалывающая белый снежистый воздух мясорубка. Шаги и возбужденно перекликающееся разноголосье:

— Ох, еба-а-ать…

— Сколько раз просил при мне не выражаться.

— Неужто живой? Ребята, давайте, есть шанс...

— И откуда он здесь только взялся, а? Подозрительно мне это.

— Ах, оставьте ваши досужие домыслы, давайте сначала... Вот так, вот так. Хорошо.

Его потянули в несколько рук, как куклу из мерзлого короба. Кто-то выругался, грянул басом:

— Да это ж сучий Третий, мать вашу! Гаджо, давай я ему мозги прям здесь вышибу?!

— Отставить! Эй, парень, слышишь меня?

— Побойся Лута, у него добро если не...

Люди не были похожи на людей из Башни. По глаза укрытые шарфами молодые лица, объемные шапки. Сдержанное, живое любопытство, ни страха, ни брезгливости. Один из случайных спасителей наклонился ближе. Оказался не старым, с яркими зелеными глазами, твердыми губами и решительным подбородком. Он-то и спрашивал требовательно, моргая выбеленными морозом ресницами:

— Имя помнишь? Как оказался здесь?

Язык, на котором они сообщались, казался грубоватым и неправильным. Но выразительным. Таким, наверняка, ругаться было — в масть, в масло, сплошное удовольствие.

— Отстаньте от юноши, неужели не видите, он совсем снеговой...

— Джуда, — почти не размыкая губ, простонал черноволосый, — Кракен...

Парни быстро переглянулись.

— Бредит. — Решил за всех зеленоглазый. — В любом случае — на Станцию.