Рассказы об Алой - Анна Поршнева
Наташа даже приостанавливалась на минуту у красочного меню, чтобы вырваться ненадолго из плена сладкоголосых певцов, жаловавшихся в неповторимой слезливой манере на жестокость своих избранниц. Она даже притоптывала ногой и поводила уже подживавшим после ожогов плечом. И за всем этим наблюдала женщина, которая всегда сидела в таверне на террасе, выходящей к морю, утром – с чашечкой крепчайшего кофе и стаканом воды, днем – с жаренным на углях осьминогом, щедро политым лимонным соком, а вечером – с легчайшим салатом, в заправке которого не было ни капли уксуса и запотевшим бокалом белого вина.
"Да что же это такое, – думала женщина, во внешности которой, по правде говоря, не было ничего выдающегося, – Какого черта?"
И вот в последний вечер, когда Наташа совершала прощальную прогулку по набережной, женщина подошла к стерео-системе и положила на нее нечто совсем неподходящее. Но никто-никто не заметил ни этой вещи, ни исходящего от нее волшебства. Никто, кроме Наташи, потому что в этот вечер начальные аккорды песни про крутого папочку вдруг пронзили ее сердце, как двумя неделями раньше жаркие лучи солнца пронзили ее нежную бледную кожу. Невозможно было устоять – сначала повернулась нога, потом бедра призывно вильнули, потом руки изобразили что-то невероятное, потом обычно опущенные глаза поднялись, и все окружающие увидели в них огонь, настоящий живой огонь. А Наташа уже танцевала, и ее гибкое тело двигалось под невнятным балахоном, по которому пробегали соблазнительные тени, и волосы – а волосы у нее были дивные, чудесного орехового оттенка, густые и мягкие, – летали над головой, как языки пламени, и был ее танец таким энергичным и волнующим, что ему позавидовал бы и неистовый солист "Бонни М".
"Боги мои!, – думала Наташа, – только бы это никогда не кончилось! Но ведь так не может быть. Я вернусь домой, и все станет таким же серым, как было". Она не знала, что раз зажженный, этот огонь уже никто не погасит, и что серое небо Питера только придаст ему ярости.
А на колонке, содрогаясь в такт музыке, лежала никем не замечаемая алая тысячелепестковая роза, благоухавшая слаще всех ароматов Аравии.
8. Добрососедство
Мужчина выгуливал собаку – поджарого холеного добермана – каждый день с 7 до 7-30. И ровно в 7-34 он стоял в холле своего дома, ожидая лифта. Мужчина был уже не молод, но, как и все немолодые мужчины, считал, что он еще в самом соку и будет в этом соку лет десять, не меньше. На самом деле и лицо, и фигура мужчины уже поплыли, теряя строгие очертания, а в глазах навек поселилось то брюзгливое недоверие к окружающим, за которое таких мужчин и считают стариками девушки восемнадцати лет. Кстати, девушка восемнадцати лет никогда не назовет стариком пятидесятилетнего мужчину с горящим глазом. Но, к сожалению, этот вид мужчин встречается редко.
Впрочем, вернемся к моему рассказу. Ровно в 7-34 мужчина стоял в холле своего дома, а в 7-35 в холл этот входила ничем не примечательная женщина под сорок. Если мужчине везло, он успевал уехать раньше. А если не везло, ему приходилось ехать с этой женщиной до 23 этажа. Мужчина жил на 24 этаже в квартире, расположенной как раз над квартирой неприятной ему женщины. То есть они были соседями. То есть от него требовалось поддерживать добрососедские отношения. Мужчина старался изо всех сил. Он заговаривал с женщиной о погоде, о сериалах, о курортах Крыма, о винах Нового Света. Женщина слушала без внимания, изредка вставляла короткие "Да" и "Нет" и не проявляла никакого интереса. Наконец, мужчина заговорил о домашних животных и с удовлетворением узнал, что в доме у женщины живет питомец. Она как-то скупо сказала, что в квартире с животными жить неудобно и повсюду валяется рыжая шерсть, а ночью наглая тварь так и норовит бросится под ноги. "У нее кот" – уверенно заключил мужчина, и ему все сразу стало ясно. Кот – это значит, нет мужчины. И детей нет. Профинтилила всю молодость, а сейчас, небось, лихорадочно ищет себе жертву и утешается мыслью, что родить в тридцать семь еще не поздно.
Мужчина не любил кошатниц и котов и справедливо – как ему казалось – полагал, что те в ответ не любят собачников и собак. Поэтому как-то незаметно он стал посвящать свои беседы уму и расторопности псов. Он припоминал и обстоятельно излагал женщине все истории о собаках, спасших своих хозяев от пожара, воров или землетрясений. Он пел гимны собачьей преданности и догадливости. Однажды он в течение трех дней рассказывал о какой-то мифической лайке, которая храбро бросилась на медведя, и не дала тому задрать своего хозяина – охотника-манси.
Женщина терпеливо слушала и не возражала. "Ну, болтай-болтай" – явственно читал он в ее глазах, – "Бреши, как те собаки". Постепенно мужчина стал испытывать к женщине тупую злость и ненависть. И вот однажды, где-то в районе седьмого этажа, он прервал свой рассказ о верном Хатико и прошипел:
– Что ж это вы все молчите? Ведь я, кажется, интересные вещи рассказываю?
Женщина пожала плечами так, словно хотела сказать: "Вы правы, вам это только кажется".
– А я ведь с собакой, – продолжал, распаляясь, мужчина. – Не ровен час, она ведь укусить может.
И тут женщина неуловимо быстрым движением выбросила вперед правую руку и железной хваткой сдавила мужчине горло прямо под самым кадыком. Одновременно она взглянула на добермана и чуть-чуть оскалила зубы. Пес задрожал и поджал хвост.
"Вампирша", – прозрел мужчина, – "Сейчас вопьется в горло и конец". Женщина, словно услышав его мысли, улыбнулась шире, и он совсем близко увидел ее зубы, зубы хорошо следящей за собой дамы с хорошей генетикой или хорошим стоматологом, ничуть не напоминающие, однако, кривые клыки вампира.
– Не болтай! – строго сказала женщина и отпустила руку. Двери лифта раскрылись, и она вышла на своем этаже, как ни
