Татьяна Апраксина - Назначенье границ

Смотреть было неприятно не только на солнце, но и на ромея. Особенно краем глаза. Глядишь прямо — все хорошо, чуть поворачиваешь голову, и кажется, что рядом не старый, усталый человек, а светильник. И струится от него желтоватый, достаточно яркий свет. Неприятный донельзя.

И чего только после ранения не привидится, ей-ей…

Однако ж, до чего хитер! Это ж надо, а? Откуда только знает?!

— Мой отец, да будет ему Царствие Небесное, проявил небольшую опрометчивость, полагаясь только на свои силы.

— Король Теодерих, да будет ему Царствие Небесное, совершил самый разумный поступок в своей жизни. — Ромей подошел к Торисмунду, посмотрел на него снизу вверх как сверху вниз и сказал совсем другим голосом, молодым и злым. — Зачем только ваши епископы Новый Завет на готский переводили? Выброшенное время. Теодерих, вечная ему слава, помнил, кто предлагает царства земные всего лишь за то, что ему поклонятся, но, кажется, своим детям он это знание не передал.

Торисмунд отступил на шаг. Сначала отступил, потом уже понял, что сделал это, и почему. Стоять вот так, вплотную, было неприятно, словно среди лета прижиматься к печи. Веет сухим жаром, тяжело дышать. Ладонь сама собой сжалась в кулак. Не замахиваться, упаси Господь, отгородиться бы.

— Я не понимаю тебя, почтенный патриций. Я хотел победы и славы для всех нас, мне помешали, проклятье осмелившемуся… но что вызывает твое неудовольствие? — уж не то ли, что тебе не предложили, старик? Ей такие как ты не нужны…

— Проклятие осмелившемуся… я бы сказал, что это вопиющая неблагодарность по отношению к Божьей Матери… или благородный Торисмунд и ее не узнал?

Что, вот та, темноглазая, обжегшая светом, и была сама Дева?! Да с чего он взял!.. А ведь похожа же, похожа! Сомнение укусило мелкой, но противной мошкой.

— Но почему тогда?..

— Потому что благородный Торисмунд проявил небольшую опрометчивость и чуть не отдал себя… врагу рода человеческого. А заодно и всех людей на этом поле, живых и мертвых.

— Она не враг! Она хотела встать на нашу сторону! Враг — вон он, Аттила, он нам враг, а не Она! — захлебнулся негодованием Торисмунд. Надо же настолько ничего не понимать, а туда же — судит, рассуждает! — То, что Она согласилась отдать нам победу, обо всем говорит!

Ромей рассмеялся.

— Она… вернее, оно, согласилось взять тебя.

— Только кровь — но вернуть силу сторицей! Понимаешь, многомудрый? Только небольшая жертва, символическая, — отец знание детям передал лучше, чем ты думаешь! — а взамен победа.

— Всего тебя. Часть — значит, целое. Видеть тобой, слышать тобой, чувствовать тобой, познать тебя. А потом тебя не останется, а будет только оно. Если тебя мало, это происходит быстро. Если много, чуть медленнее.

Было. Это — было. Видеть, слышать и чувствовать. Но откуда все остальное? Выдумки, нелепые выдумки — или просто зависть? Да и что здесь дурного-то?

Наверняка зависть. Ему — не предложили. Даже и не предлагали. Зачем он Ей?

— Ладно, что теперь об этом говорить? — до ночи уж точно смысла нет, а там уж посмотрим. Если только Она даст второй шанс… — Так что касается осады, я думаю, что мы должны вести ее вместе. Тогда и слава достанется обоим, верно? — Торисмунд заговорщически улыбнулся. — И кто в Толосе будет спорить с победителем Аттилы?

— Другой победитель Аттилы? Теодерих сын Теодериха? А говорить… можно и не говорить. Можно подождать до ночи. О том, что будет после, я поговорю с твоим братом, благородный Торисмунд.

Так они вдвоем замыслили измену? Измену и предательство? Ради чего? Уж не Теодерих ли — новый, выбранный Ею? Ромейское коварство и изворотливость брата, который спит и видит себя новым королем, несмотря на то, что он — не наследник, давно уж не наследник. И Фридерих остался в Толосе…

Сговорились и предали? Тогда к чему весь этот разговор — или ромей боится, что Торисмунд все же успеет взять силу?

— Вот, значит, как, — медленно выговорил Торисмунд, поднимая руку с чашкой.

— Яда здесь нет. И убийц нет. Я просто почти уверен, что этой ночью ты умрешь сам, если останешься здесь. Ты открыл дверь, но не заключил договор. Беда в том, что тебе, кажется, нельзя здесь умирать.

— И почему же это мне нельзя умирать здесь? — издевательски спросил Торисмунд, но в груди нехорошо трепыхнулось сердце. Вертелось в голове кое-что. Куда он оружную руку поднимал, когда явились гунны? К левой… или не так? Вспомнить бы. Память шалила. Торисмунд невольно двинул правой, повторяя оборванное движение…

И тут вернулись тошнота, страх… Страх — никогда он ничего не боялся, почему испугался тут?

— Кажется, вспомнил?

Мысли патриций, что ли, читает? Сам, наверное, колдун, да еще почище многих — а то откуда еще знает, и что есть Она, и что на уме у Торисмунда?

Она обещала победу. Над Аттилой, да над кем угодно. Воинство обещала, непобедимое, огромное — больше, чем у гунна, больше, чем у любого вождя на этом поле. А жизнь? Об этом речь шла?

Нож шел вовсе не к левой руке, он шел к груди. Жертва на алтаре, со вспоротой грудью, так гунны убивали пленных во славу своих богов… демонов. И Дева, помешавшая Торисмунду закончить.

Это уже был не страх. Страх король знал — это когда на одного тебя валит два десятка воинов противника, а сзади никого нет. А тут — что-то другое. Ужас?

Ромей протянул ему чашку с водой, успел же и налить…

— Я когда это… существо впервые увидел целиком, тоже испугался, до беспамятства почти. И когда узнал, что тебя в лагере нет, еще раз испугался. Потому что отец твой и без меня все понял, а тебя-то я не предупредил, не додумался.

— Я не испугался, — упрямо сказал Торисмунд, хотя край чашки выбивал дробь о зубы. Королю бояться не должно. Король Торисмунд храбр, об этом все знают, кого ни спроси. — Но, кажется, я ошибся с союзником…

— Единственное, чем я могу тебя утешить — это тем, что больше всех перетрусил наш друг на том берегу. Связаться с этой силой, а потом ее же и подвести… не позавидуешь.

Королю гуннов сочувствовать Торисмунд не собирался, а ромею не верил — он и испугался? Торисмунд… тоже не испугался. Просто немного ошибся. Поторопился, не выяснил всех условий союза. Она — обманщица, это он знал и раньше. Тысячеликая обманщица, но это достоинство для правителя: подчинить такую силу, лукавую и умеющую перехитрить любого. Заставить ее слушаться, использовать ее умение лгать в своих интересах.

«А уж для мертвого правителя — так вообще невероятное достоинство!» — усмехнулся внутренний голос. Потом проснулось любопытство.

— Как же он ее подвел? — и злорадство тоже.