К. Медведевич - Ястреб халифа

Они долго очищали надгробие от вековых пластов грязи и сора. Наконец серый прямоугольник тяжелой каменной плиты полностью вышел наружу. Триста лет назад на нем выбили круг, а в кругу — пентакль Дауда. Сигила смотрела на пришедших поклониться могиле Амайа-хима, как недремлющий страшный глаз.

Зу-н-Нун молитвенно сложил руки перед грудью и сказал:

— Сахль аль-Аттаби, да будет ему Судьей Всевышний, попросил благословить эту печать Рабийу из Газны. Ей сказали, что внук Али желает обезопасить гробницу от гул и кутрубов. Потом, узнав, что ее обманули, святая предприняла три паломничества в долину Муарраф в пустыне Али. Но даже перед смертью она молилась Всевышнему о прощении. Орден Халветийа хранит завещание святой: раз уж мне пришлось послужить неправедному делу, сказала Рабийа перед смертью, пусть мои последователи молятся за упокой души девы Сумерек. Если она ушла к своим предкам, молитвы ашшаритов послужат ей утешением. Если она предпочла остаться под печатью Дауда и ждать часа мести, молитвы суфиев помогут избавить край от страшного бедствия. Сигила должна оставаться нетронутой — иначе гнев покойной вырвется из-под надгробия подобно урагану и сметет праведных и виноватых. Мстительные духи мертвых не ищут виновных — они убивают всех, кого встретят на своем пути.

— Сигила должна оставаться нетронутой, — прошелестел в ответ голос Тамийа-хима. — О сестра, я молю тебя: если ты еще здесь — оставь свои замыслы и перейди на Ту Сторону. О сестра, молю тебя — перейди в Чертоги Мертвых и упокойся среди теней предков! О сестра, я буду молить богиню Ве Фуи о покрове для тебя, и я буду молить милосердную Ве Ниэн, чтобы она сжалилась над тобой — а ты бы сжалилась над нами, о Амайа-хима, сестра моя по матери и по отцу!

И все, стоявшие перед серым холодным камнем с печатью-глазом посередине, опустились на колени и вознесли молитвы — каждый тому богу, которому поклонялся в своем сердце.

А затем старый дервиш сказал:

— Отныне в этой долине образуется обитель ордена Халветийа. Я и пять моих товарищей станем первыми дервишами этой ханаки — и да помилует нас Всевышний. Он милостивый, прощающий…

Но Тарик и Тамийа-хима лишь переглянулись.

Сигила Дауда продолжала смотреть с камня — недреманным, страшным, мертвым глазом.

А если бы кто-то потрудился выглянуть из пещеры наружу, то увидел бы странное зрелище. В долину Лива ар-Рамля, медленно кружась в воздухе, падали белые перья. Одно за другим, медленно, как во сне. Полночный ветерок подхватывал их и разносил по камням, ветвям уцелевших деревьев и темнеющим входам в пещеры.

-7-

Мудрость Хаджаджа

Последние дни — да что там, все десять дней с момента вступления в Куртубу, — были ознаменованы для Аммара крайне неприятными хлопотами.

Шайтановы отродья во главе с Тариком истребили многих Умейядов — но не всех. А самое главное — они не тронули харимы мятежников! А нужно сказать, что до злосчастного дня налета в Куртубе вели спокойную жизнь женщины и дети как покойного Омара ибн Имрана, так и его старшего сына, Абд-аль-Вахида, — нынче также покойного стараниями мстительной сумеречной княгини.

Еще нужно сказать, что аураннская шайка хоть и отвела душу в масджид, рубя направо и налево, находившихся там детей, как потом выяснилось, она пощадила. Кого-то сумеречники вытолкали из дома молитвы на площадь, кого-то пихнули к матерям и сестрам в женском зале. Женщин с детьми потом тоже выгнали из масджид. Некоторых с радостными криками и слезами облегчения встретили на площади родственники — но таких было немного, и целая толпа осиротевших людей оказалась на пустынных улицах Куртубы. Жители города сидели по домам, задвинув все засовы и наглухо захлопнув ставни. Рассказывали, что несчастные одиночки так и затерялись в темнеющих вечерних переулках — говорили, что таких переловили торговцы из Басры, и больше их в городе никто не видел.

Аммар с некоторым странным облегчением узнал, что женщины и дети из харима старого Омара ибн Имрана сумели бежать из города. Судя по всему, им удалось избежать засад вооруженных людей из Басры, потому что через неделю осведомители ибн Хальдуна донесли, что все четыре жены, пятеро наложниц, шесть дочерей, восемнадцать невольниц и четверо малолетних сыновей ибн Имрана объявились в Исбилье.

Халифу, правда, хотелось поглядеть на Айшу бинт аль-Ханса: про эту дочку Омара ходило много слухов. Говорили, что ее мать, четвертая законная супруга главы Умейядов, родила, когда ей уж было давно за сорок. Старый Омар входил к ней лишь ради исполнения долга, но поди ж ты — аль-Ханса понесла и на склоне лет родила девочку волшебной красоты. Рассказывали также, что в Айше вновь явилась в мир кровь волшебной жены Сахля аль-Аттаби, кровь сумеречников: подрастая, девушка все хорошела и хорошела. Еще знающие люди говорили: вот уж где за фарсах видать чужую породу — Айша уродилась умной, и с каждым годом становилась все смышленее и острее на язык. Ведьмина кровь, шептались те, кому не была дорога жизнь, ибо старший Умейя любил дочку без памяти и называл своей Жемчужинкой.

Люди лишь пожимали плечами: не зря сказано в книгах наставлений — «дочери хорошо бы не иметь, а если уж она есть, то лучше ей быть замужем либо в могиле». Но старый Омар велел обучить Айшу не только правилам шарийа и намазу, но и — неслыханное дело! — чтению и письму, наставлял ее во владении оружием, разрешал надевать мужскую одежду и брал с собой на охоту. А самое главное, не спешил выдавать замуж! Айше уже исполнилось семнадцать, а к ней пока так никто и не посватался! Впрочем, шептались люди, кому нужна красивая до беспамятства, но строптивая и умная жена?

Так что Аммара разбирало любопытство, но он решил, что всему свое время. Если девчонка не погибнет при штурме Исбильи, он еще сможет поговорить с ней из-за занавески и узнать, действительно ли она досконально разбирается в богословских тонкостях и даже в мудреных книгах философов Ханатты.

Мысли об Айше были приятными — чего нельзя было сказать о других заботах.

Так или иначе, но после всех бедствий и жестоких избиений, в аль-касре и в домах горожан укрывались еще сотни две умейядских женщин — и множество детей. Обоего пола. Ибн Хальдуну донесли, что около двух десятков мальчиков из мятежного рода — в возрасте от трех до двенадцати лет — выжили. Тех, кто был постарше, на третий день после въезда халифа в город казнили на базарной площади — вместе с отцами. В толпе вокруг помоста ахали и проливали слезы, но тут уж ничего нельзя было поделать: отцы ели гранат, а у детей на зубах оскомина.