Евгений Лукин - Катали мы ваше солнце

— Копьями столкнулись — копья извернулись… Саблями махнулись — сабли выщербились…

Старый дед Пихто Твердятич остановился послушать. Короткую нищенскую клюку он сменил на высокий приличный возрасту посох, и, хотя припадал на ножку по-прежнему, однако делал это теперь степенно, с важностью.

Потосковав о внуке, заступившем когда-то путь бесчисленной вражьей рати, а сейчас неведомо где обретающемся, положил дед, кряхтя, перед гусляром оббитую берендейку и похромал дальше.

Бирючи на торгу не появлялись. Царские-то, понятно, отошли к Всеволоку, а своих Столпосвят, видать, ещё не назначил. Но, стоило об этом старому Пихто Твердятичу подумать, как над толпой воздвиглась шапка на высоком шесте, и чья-то лужёная глотка играючи перекрыла людской гомон:

— Слушайте-послушайте, слободские теплынцы, люди княжьи, люди государевы!..

Перепутать с каким-либо другим этот зычный, не к месту взрёвывающий голос было просто невозможно. И всё же народ перед тем, как заворчать утробно и двинуться на протяжный сей вопль, подсучивая рукава да перехватывая посподручнее дреколье, опешил и заморгал. Конечно, Шумок всем и каждому известен был своим бесстрашием, но чтобы взять и вот так охально и срамно передразнить крик бирюча, оглашающего указ! Да ещё и шапку вздеть на шест!.. Заворчали, двинулись, подсучивая да перехватывая, и налетели вдруг на окаменелые спины тех, кто стоял поближе.

Вспрянули на цыпочки, протянули шеи… Да солнышко ты наше тресветлое! Что ж это такое деется-то?.. В толпе, бросив пальцы на сабельные рукояти, надменно деревенели рылами пятеро суровых храбров из княжьей дружины, а меж ними узрел изумлённый люд благообразно одетого Шумка с шестом в правой руке и свитком пергамента в левой.

— Ведомо стало, — заходился Шумок, — что сволочанский князь Всеволок, пыша на нас злобой, вновь умышляет навести полки свои на теплынскую землю, ради чего повелел сложить с варяжской помощью на Мизгирь-озере превеликую пристань для переправы на сей берег. А вам бы, теплынцам, верным княжьей власти, быть по сему случаю при оружии и зорко следить, не учинит ли враг копания или иные шкодливые лукавства…

И впрямь как подлинный бирюч, уронил шапку с шеста и победно огляделся, нахлобучив. Народ моргал да покряхтывал. Дивно, ох, дивно… Перво-наперво, с пристанью… От великого ума, что ли, взбрело сволочанскому князю Всеволоку ладить переправу через Мизгирь-озеро, когда можно отступить вверх по Сволочи перекликов на двадцать — и вброд её! Там куры пеши ходят… А первей того — чудо чудное! Шумок-то, а?.. Это что ж теперь, и пальцем его не тронь?..

— Ты… это… — недоверчиво молвил наконец Плоскыня. — Бирючом, что ли, теперь?..

Шумок задорно высморкался.

— А вот пожаловал меня, подлого, князюшка! — объявил он с небрежной лихостью. — За службу верную…

Ну тут и вовсе усомнились. Какая ещё служба? Горло драть да народ смущать?.. Вот ведь времена пошли! Докуку — в волхвы, Шумка — в бирючи…

— Так ты… что теперь?.. — всё ещё недоумевал Плоскыня. — Указы будешь оглашать?..

— Хочешь, ещё зачту? — с готовностью предложил Шумок.

— А ну!..

Шумок немедленно вскинулся на цыпочки.

— Слушайте-послушайте, государевы люди, государеву волю! — грянул он. — Идите в красные ворота на широкий боярский двор! Вереи точёны, столбы золочёны! С широкого двора в новы сени, на часты ступени, в дубовые двери! Выдаёт боярин Блуд Чадович племянницу свою Ш-ш… — Тут Шумок выпучил глаза и, удавив горлом этот странный змеиный шип, взвил голос звонче прежнего: — …племянницу свою Забаву Путятичну за гостя греческого Сергея Евгеньевича! Просим всех о десятый день на почестен пир, на весёлое похмелье!..

Выпалив всё это единым духом, смолк и глянул искоса на Плоскыню: а, дескать? Каково?

— Да нет, ты погоди… — всполошился тот. — Ты это из головы али как?..

— Ну да, из головы!.. — обиделся Шумок. — За такое «из головы», знаешь, что бывает? Тут уж не «из головы», а «без головы» станешь… Ты поди посмотри, что на боярском дворе делается! «Из головы…»

Слободской люд вокруг повеселел, приободрился. Предвкушающе разводили усы и вообще охорашивались. Давненько, давненько не радовал боярин пиром али свадебкой.

— Так а первый-то указ!.. — спохватился кто-то не в меру пужливый. — По первому-то указу нам при оружии надлежит быть! А ну как враг и впрямь подкопается?..

На пужливого посмотрели с сожалением.

— Куда подкопается?.. Под Мизгирь-озеро, что ли?.. Молчи уж, коли смысла не дадено… Эх, и погуляем, братие!..

Жёлтое сияние греческих масляных ламп заливало просторный подвал. Дубовые скамьи были отодвинуты от стола к стенам, так что розмыслы, сотники, ну и ещё кое-кто чином помельче располагались теперь супротивно друг другу подобно двум воинствам, выстроившимся на поле брани. Теплынские участки, ежели смотреть с порога, — по левую руку, сволочанские — по правую…

А поразмыслишь: и впрямь ведь брань, только что палицей тебя никто не ушибёт да на копьё не взденет. Хотя уж лучше бы ушибли… Наверху — что?.. Так, съехались, погремели сабельками по щитам да по шеломам, положили на зелену траву сотенку-другую храбров, да и расточились восвояси. А тут — не-ет. Тут, ежели на то пошло, вся дальнейшая участь земли берендейской на кон поставлена. Да и твоя заодно…

Как в подлинном сражении, были здесь и два поединщика. Не на живот, а на смерть схватились за дубовым столом Завид Хотеныч и Родислав Бутыч. Давно к тому шло. Накопилось обид — выше горла… Главный розмысл преисподней явился на брань в шубе и в горлатной шапке, напоминая тем самым о высоком своём происхождении. Кого он этим сразить хотел — неведомо. Перед кем-перед кем, а уж перед боярами навьи души ни малейшего трепета не испытывали. Впрочем шапку горлатную он вскорости скинул, явив излыса-кудреватую маковку, и парился теперь в одной только шубе.

Завид же Хотеныч был, как всегда, в сереньком сукнеце, но, судя по лепоте покроя, однорядку ему шили, скорее всего, по ту сторону Теплынь-озера.

— Больно свято поёшь: чуть на небе не слышно!.. — цедил он, прожигая супротивника тёмным взором. — От Ахтака хотя бы лошадка в доказательство осталась, да и доспех у него был приметный… Но ты мне покажи один-разъединственный след от этих твоих лазутчиков, теплынских да греческих!.. Не было их, Родислав Бутыч, не было! Придумал ведь, признайся!..

— Придумал?.. — горлом скрипел в ответ Родислав Бутыч, а рот у самого так и вился в судороге. — А вырубка лесов на юге? Это я тоже придумал?.. Что ж мы здесь, слепые, по-твоему? В Мизгирь-озеро брёвна вон из Вытеклы каждый день выносит — померещилось это нам, что ли?..