Надежда Первухина - Все ведьмы делают это!

Дальнейшее развитие сюжета было обычным для старинных легенд и преданий. Старший брат отобрал у младшего всю его приличную одежду, вырядился как дайнагон из округа Суми-Харуко и отправился на торжество полюбоваться прекрасной принцессой. Младший же брат, изливая в горестных стихах свои страдания, принялся выгребать золу из каменного очага. При этом он стенал:

Целый день тружусь, тружусь!Постылая сажа очернила руки.Одежда износилась, протерлись гэта.Но знают боги и не знают люди,Как светел восход и чиста душа.

Поэтические излияния приняты были восторженными восклицаниями зрителей, и тут на сцене появился актер, изображавший доброго духа-ками. Он покровительствовал бедняге Саже еще с его рождения и теперь решил помочь ему. После полутора часов заклинаний и танцев с шелковыми веерами младший брат получил от волшебника полное облачение самурая Восточных покоев и, ликуя, вдел в богатую перевязь прекраснейший меч, а в руки взял драгоценную флейту из сикоморы. Тэта же новоявленного самурая были сделаны из чистейшего золота и украшены искусной филигранью. Разряженный таким образом, бывший бедняк еще получил в придачу роскошный паланкин, сотворенный из тыквы, и дюжину прислужников, в коих превратились обычные жабы. Теперь ему не совестно было отправляться посмотреть на принцессу Огути-химэ, которая направлялась во главе праздничного шествия для поклонения в храм Аматэрасу по Тринадцатому проспекту.

Следующая картина представляла общенародное празднество в честь Белого Зайца. Зрители смеялись, видя, как старший брат Сажа, нелепый в своих нарядах, пытается обратить на себя внимание принцессы, но не умеет ни проделать замысловатые танцевальные па, ни запеть вместе со всеми благодарственные гимны. Красавица Огути-химэ с презрением закрывалась от него веером, а ее многочисленные служанки осмеивали напыщенного глупца. И тут появился принц Сажа. Он вышел из паланкина, приблизился к Огути-химэ и учтиво произнес:

Цвет бирюзы у моря,Закат алого цвета.Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.

Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:

Помню все трещинки на чаше,Из которой выпил любимый…Уходит мой корабль из гавани.

После этого принцесса призвала своего советника и просила узнать, знатный ли род у юноши, дабы могли они сочетаться браком. И тут, разумеется, вмешался старший брат. Он объявил, что этот красавец не стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду у него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые тэта. Но здесь явился ками, покровительствующий ему, и в изящных стихах повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился с ним его родственник. Рассказ о самурае Сажа запал в душу не только благородной принцессе, но и еще двум женщинам: монахине-горбунье, прислуживающей при храме Аматэрасу, и красавице-гейше, обучающей всем прелестям чайной церемонии. И следующая картина представляла собой цветущий вишневый сад, где эти три женщины в молитвах изливали душу богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти…

Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):

Свет осиял святые своды храма.Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.Лет пройдет немало, чтоб сумела я забытьтого, кого греховно смела полюбить!Горбунья бедная я сызмальства была.В монастыре среди молений я росла.Мгла безумной страсти мое сердце увлекла!Я день свидания с тобою прокляла!Из кельи скромной в небеса смотрю с тоской…Я Сутры Лотоса отдам за ночь с тобой…Гейша (поет, размешивая чай в чашке):Чай с малых лет искусно я варила.Май будет в сердце, если полюбила.Дай мне хоть надежду, о бесстрашный самурай,что в чайный домик ты придешь ко мне на чай!Да, гейша я, и в этом нет моей вины.В меня богач и бедный равно влюблены…Сны мне снятся только о твоем большом мече,хотела б я забыться на твоем плече…Мне горек чай, коль в скорби сердца я такой.И сад камней я отдала б за ночь с тобой!Принцесса (поет, подписывая приказ о четвертовании брата Сажа):Стон исторгает сердце, страстью тая.Он не святой, и я ведь — не святая.Тон приличий светских мне так трудно соблюсти.О, кто б сумел меня от той любви спасти!Высокородности крепчайшая печатьменя заставила о страсти не мечтать.Часть своих сокровищ и дворцов могла б отдать за то,чтоб став женой, саке ему подать!И кимоно я орошаю вновь слезой…Я целый Токио отдам за ночь с тобой…Вместе:Все помышления и грезы лишь о нем!Горит душа любви сияющим огнем!Днем мы притворяемся, что в строгости живем,но лишь настанет ночь, любимого зовем!Его объятий нам оковы так легки…Ох, что же с нами вытворяют… самураи.

Этой песней закончилось первое действие. Народ повалил в фойе. Татьяна Алексеевна тоже поднялась, взявши внучек за руки, и двинулась с ними к выходу из зала.

— Пойду куплю девочкам фисташкового мороженого, — нарочито громко объявила она непутевому зятю, но тот даже не услышал этого, всецело поглощенный созерцанием Инари.

— Понятненько… — процедила сквозь зубы теща, и тут неожиданно подал реплику господин Синдзен:

— Позвольте мне сопровождать вас и этих милых детей, сударыня!

К несчастью, Инари Такобо все-таки в первую очередь была влюбленной женщиной, а уж потом — референтом и охранником руководителя корпорации «Новый путь». Поэтому она, глядя только в благородно-нефритовые глаза своего возлюбленного, сразу и не заметила, как ее босс покинул зал вместе с Татьяной Алексеевной и девочками.

— Инари, — шептал Авдей, осыпая поцелуями ее руку, прикрытую веером, — когда я снова смогу быть у тебя? Тот вечер был таким прекрасным…

— Это только чары. Только чары! Не нужно нам было этого делать, Аудэу-сан… О Амиду! Как я могла так забыться, что не увидела… Господин Синдзен вышел! Аудэу, пустите меня, я должна быть рядом со своим господином!

Авдея кольнула ревность.

— Инари, ты ведешь себя прямо как самурай. Успокойся. Никуда твой босс не денется. Мороженое ест в буфете.

— Вы не понимаете! — Инари уже встала с кресла и решительно направилась к выходу. — По сути, я и есть самурай. Моя первая обязанность — быть рядом с сюзереном! А я постыдно пренебрегла ею!