Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

— Сэр Гендельсон, вы храпите. А в раскрытый рот заползут змеи, жабы, тритоны, протеи и анаконды, где и разведут потомство. Советую перевернуться на бок.

Глаза его от ужаса выпучились, он перевернулся не то что набок, вообще уткнулся рылом в подушку. Я некоторое время лежал сам на спине, в окне начало светлеть. Черт, уже рассвет…

С этой мыслью я заснул, снова привиделась та самая лесная фея, проснулся сразу же, в груди кольнула вина перед Лавинией, и напрасно твердил себе, что человек над снами не волен, но чувство стыда оставалось долго. Гендельсон снова перевернулся на спину и начал было храпеть, но я растолкал безжалостно.

— Сэр Гендельсон, труба зовет!

Он распахнул глаза:

— Труба?

— Не слышите?

Он привстал, сел.

— Где труба?

Я поднял палец кверху.

— Не слышите? — спросил я строго. — Там, наверху?.. Оттуда же трубят, даже я слышу!

Он подхватился, глаза круглые.

— У вас видение?.. О, это послание небес… Знамение! Как есть знамение!

— Седлайте коней, — посоветовал я. — Видите, даже небеса нас торопят. А им сверху виднее, где войска Карла. Может быть, если они где-то застрянут, мы еще успеем?

ЧАСТЬ II

Глава 18

Коней оседлали без нас: знали, что уезжаем. Меня даже удивило такое всеобщее знание и такая заботливость, чтобы мы уехали как можно раньше. Когда вышли во двор, там суетилось с десяток челядинцев, наполняли наши седельные сумы провизией.

Шершела сидела у парапета — ладони на каменных перилах, подбородок опустила на руки. Взгляд ее был задумчивым и мечтательным. На той стороне ее взгляда проплывали, послушные ее воле, далекие леса, холмы, едва видные отсюда домики и аккуратно расчерченные квадратики полей.

Она пытливо посмотрела на меня, но я ответил взглядом девственника, который даже не догадывается, что она может хоть когда-то сбрасывать одежду. И что занимается черной-пречерной магией.

Мы взобрались на седла, я подобрал поводья. Шершела наконец соскочила с парапета, Гендельсон снял шлем и, держа его на локте левой руки, галантно поклонился.

— Леди Шершела…

— Сэр Гендельсон, — ответила она голосом королевской дочки, — я желаю вам и вашему спутнику доброй дороги и славных подвигов!

Он довольно улыбнулся, что она замечает только его, а в мою сторону даже не смотрит, но она сказала мне негромко:

— А вам, сэр Ричард, я желаю, — чтобы вам не приходилось искать зелье Зухры.

Я не удержался:

— А что это?

Она снова смолчала. Ответил с довольным смешком Гендельсон:

— По легендам, Зухра, отчаявшись завоевать любовь Тахира, сумела составить такое вино, что всякий, кто его отведает, влюбляется в того, кто его поднесет.

Она смолчала снова, а я спросил:

— А что, получилось? Я уверен, что обязательно какая-то гадость случится. Либо кто-нибудь толкнет под локоть и собака все выпьет, либо еще что-нибудь…

— Неважно, — сказал Гендельсон жирным голосом. — Главное, что лекарство от неразделенной любви существует…

— А любовь может быть только неразделенной, — возразил я ему просто автоматически, ненавижу этот жирный бархатный голос. Слышал бы он свой храп. — Если она разделена, должно быть изменено ее имя.

Я поклонился Шершеле, ворота перед нами распахнули, там зеленый мир и прямая хорошо утоптанная дорога. Копыта застучали часто и четко, застоявшиеся кони пошли хорошей бодрой рысью. Некоторое время я чувствовал между лопаток недоумевающий взгляд Шершелы. Кажется, я нечаянно сморозил что-то глубокомысленное, но сам пока не пойму, что именно. Мудрости потому и считаются мудростями, что все, как червяк в тумане, вроде бы есть, а смысл ускользает.

Одно ясно, бедная дочь короля явно отчаянно нуждается в этом напитке Зухры, если сама вынуждена голой бегать за ним на кладбище.

Дождя, как я помню, ночью не было, но на траве такая обильная роса, словно оставшиеся после ливня капли. Воздух чист и пронзительно свеж. Кони прут хорошо, самим нравится быстрый бег, Гендельсон удивил меня поднятым забралом. Он сам, видимо, не просто трусил, но и считал себя в наглухо застегнутых доспехах и в шлеме с опущенным забралом более мужественным и красивым. Возможно, раньше он просто больше старался произвести на меня впечатление.

Мы двигались по тропкам, если они шли на Юг. Когда дорогу преграждал лес и вставала проблема — объезжать или бросать коней и пробираться пешком, все же находили звериные тропки, пробирались по косогорам, помогали коням перебираться через завалы. Лес когда-то да кончался, и мы мчались на конях вольно и быстро.

Эти края выглядели более населенными, чем те северные, откуда везли мощи Тертуллиана. Из леса мы наблюдали распаханные поля, на лугах паслись тучные стада. На прудах и озерах под охраной детишек плавали несметные стаи гусей и уток. Несколько раз мы слышали впереди стук топоров, видели падающие деревья.

Гендельсон дуром пер прямо, я заставлял его пятиться, обходить опасные места. Гендельсон пыжился, он-де не трус, а если будем обходить каждого сопливого простолюдина, то к Кернелю придем только к зиме. Мои челюсти сжимались, как и кулаки. Похоже, Гендельсон понимал по моим глазам, что еще слово, и он проглотит эти слова вместе с зубами.

Нам и так везло, это я понимал, все-таки идем по землям, занятым противником. Идем, не скрываясь. Гендельсону не хватает ума молчать. Даже Агиляр, если на то пошло, противник. На его землях мы не встретили церкви, при нем нет ни духовника, ни монаха-летописца, во всем замке — ни одного человека в черной сутане. А вот мага я встречал, но Гендельсону говорить об этом не стоит. Возможно, Агиляр уже сообщил… или маг по его указанию сообщил императору Карлу о двух подозрительных рыцарях…

Сейчас мы по широкой дуге, прячась за деревьями, миновали крупное село. Гендельсон бурчал, я с облегчением вздохнул, когда село осталось позади, конские копыта застучали по старой дороге, где, похоже, давно никто не ездит…

— Ведьма! — вскрикнул Гендельсон.

Далеко впереди холм, на холме высокий черный столб, а на заостренной вершине столба что-то вроде конского черепа. Под столбом крохотная скорчившаяся — фигурка. Я напряг зрение — да это женщина. И, конечно же, как здесь говорят, обнаженная… То есть голая.

— Ну у тебя и глаза! — сказал я с завистью. — В снайперы бы.

— При чем тут глаза, — возразил он, не поняв, кем я его обозвал. — Видно же, что это ведьму вывели за пределы града и приковали…

— Даже приковали?

Кони шли рысью, я перевел в галоп, потом снова на рысь. Женщина обернулась на стук копыт. Да, обнаженная — ни браслетов, ни ожерелья, что у них тоже за одежду, тело нежное, развитое, сочное, хотя явно молода, очень молода, видно по безукоризненной коже. На шее блестит на солнце широкий металлический ошейник, а другим концом цепь крепится к столбу.