Надежда Попова - Инквизитор. И аз воздам

– Не знаю. По нашим беседам нельзя сказать, что он не в себе… Но я не лекарь и не имею представления, как должен выглядеть человек, у которого временами случаются приступы потери связи с реальностью. С другой стороны, списать на эти самые приступы десятки неправомочных казней тоже будет странным: рано или поздно это было бы замечено или им самим, или кем-то из иных служителей Официума, или магистратскими…

– Или всех это устраивает, – неуверенно предположила Нессель. – Что будешь делать теперь?

– Действовать по обстоятельствам, – отозвался Курт, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: – Побеседую со стариком Нойердорфом. Навряд ли он скажет мне «прошу прощения, в моменты помутнения разума я творю всякие непотребства, но теперь раскаялся и прошу меня арестовать», однако не поговорить с ним будет глупо… К слову, присмотрись к нему повнимательней, если сможешь.

– Я…

– Знаю, знаю. Не пророчица. Потому и говорю: «если сможешь».

Глава 11

Официум сегодня был не похож сам на себя; склепная безмятежная патетика, царящая в нем прежде, словно отступила и запряталась по углам, дабы не попасть под ноги снующих туда-сюда людей. Их было немного, но из-за контраста с обычным безмолвием и безлюдьем казалось, что здание набито битком, точно клетка птицелова в успешный день. У Официума, правду сказать, денек явно выдался отнюдь не удачным…

Гюнтер Нойердорф казался центром неподвижности в этом маленьком вихре; обер-инквизитор сидел за столом – так же, как и при первой, и при второй встрече с ним, и невольно вспомнился другой старик – также слишком усталый и побитый жизнью для своей должности и столь же слишком упрямый для того, чтобы это признать…

А вот подобные мысли – зло, напомнил себе Курт, решительно переступив порог, и, пропустив внутрь Нессель, закрыл дверь за собою. Это не Вальтер Керн, безупречный и непогрешимый. Это просто настолько же выжженный тяжелой службой, покалеченный и, вполне вероятно, в итоге скатившийся в пропасть старик.

– А, Гессе, – равнодушно поприветствовал его обер-инквизитор, не двинувшись с места, и безучастным взглядом проследил за тем, как посетители рассаживаются напротив его стола. – Крайне любезно, что вы зашли. Я подумывал пригласить вас для беседы, но поостерегся, предположив, что вы снова можете возмутиться столь неуважительным отношением к вашей персоне, а для того, чтобы наносить визиты самому, я сегодня несколько не в форме.

– Да, я вижу, – Курт; помедлив, приподнялся, перегнулся через стол, всмотревшись в его глаза, и уселся обратно. – Что вы принимали на сей раз?.. Бросьте, не делайте такое лицо. Уже по тому, как я задал вопрос, можно понять, что я осведомлен о вашем состоянии, о неписаных обязанностях Ульмера и ваших с майстером Штицлем секретах. Так что вы сегодня принимали?

– Не знаю, – отозвался обер-инквизитор со вздохом. – Я уже закаялся разбираться в сортах той дряни, каковой пичкает меня Штицль. Что-то от нервов… что-то от сердца, от давления… И еще что-то. Если вас беспокоит моя способность к восприятию действительности, Гессе, – не тревожьтесь: я в порядке. Что теперь? Отошлете отчет руководству и добьетесь того, чтобы меня засунули в какой-нибудь монастырь, дабы там я околел со скуки?

– Откровенно говоря, пока не знаю: я как раз нахожусь в процессе размышления над этим вопросом. Вам самому не кажется, Нойердорф, что пора бы и на покой? Если исполнять свои обязанности вы можете, лишь под завязку накачавшись неведомой клятой хренью, то, быть может, и ни к чему изводить себя, выжимая до последней капли?

– А что скажете вы сами, когда спустя двадцать – тридцать лет какой-нибудь молодой следователь задаст вам тот же вопрос?

– Столько я не проживу, – возразил Курт, и обер-инквизитор коротко хмыкнул, глядя на него почти с состраданием:

– Да. Я тоже так думал.

Курт на мгновение умолк, глядя в глаза с широкими и неподвижными, точно у рыбы, зрачками, и, наконец, согласно кивнул:

– Понимаю. Когда меня неплохо потрепало на моем первом деле, мне предлагали перейти на службу в архив… Тогда я решил, что лучше уж сдохну на очередном расследовании, но не буду сидеть за столом с бумажками.

– А мне предлагаете замуровать себя в склепе, где даже бумажек не будет… – обер-инквизитор бросил вокруг себя рассеянный взгляд и невесело усмехнулся: – А ведь я уже занимаюсь тем, что вам показалось хуже смерти. Так вот пусть лучше я однажды рухну на этот стол, расплющив нос о стопку с отчетами, и так отойду в мир иной, нежели буду день за днем проводить в праздности.

– Но при всем моем нежелании сидеть за бумажками, – продолжил Курт, – однажды я был готов оставить службу вовсе и уйти, куда скажут, – в архив, в монастырь, хоть в запертую келью, лишь бы не пострадало дело. Как бы нам этого ни хотелось, а все же мы для службы, мы для Конгрегации, Нойердорф, а не служба и Конгрегация для нас.

– Дело от моего состояния не страдает, если вы об этом, – сухо возразил обер-инквизитор. – Быть может, я и не способен уже преследовать плюющихся огнем чародеев по крышам города, и даже выйти на место происшествия не всегда могу, но мои разум и опыт все еще при мне. Когда же болезни берут верх, заместить меня вполне есть кому. И я уже предпринял все возможное для того, чтобы этот служитель после моего… так скажем… отхода от дел занял мое место.

– Ибо de facto он уже исполняет обязанности обер-инквизитора вместо вас? – докончил Курт и, увидев, как поджал губы Нойердорф, уточнил: – Поскольку это явно не Ульмер – стало быть, речь о Кристиане Хальсе, как я понимаю, следователе первого ранга… Где он сейчас?

– Полагаю, на месте пожара или в рабочей комнате – составляет отчет, или разыскивает свидетелей, или уже нашел и говорит с ними… Я не знаю, Гессе. Это не Петер, и он не отчитывается мне о каждом своем шаге: Кристиан достаточно опытен для того, чтобы не советоваться со мною при всяком вздохе. Я получаю от него отчет, когда ему есть что сказать… или отчет о том, что сказать нечего, но такое бывает нечасто.

– К слову, а где сейчас Петер?

– Отправился к Штицлю. Нужные мне препараты закончились, а на случай внезапного приступа лучше иметь их в наличии.

– Я только что от вашего аптекаря, Ульмера там не было.

– Видимо, вы разминулись в пути, – пожал плечами обер-инквизитор. – Навряд ли он вздумает своевольничать. Петер рвется доказать собственную значимость для Официума и в целом для Конгрегации, но, к счастью, рвение обыкновенно не заглушает в нем голоса разума и здравого отношения к собственным возможностям.

– Сдается мне, он не Конгрегации желает доказать свою важность, – тихо проронила Нессель, когда, распрощавшись с Нойердорфом, они вышли в коридор. – А своему начальнику лично.