Дарья Кузнецова - Я выбираю свободу!

— Все понятно, — со смешком оборвал меня Налатин, ободряюще приобняв за плечи. — Уверена — значит, уверена. Разве я спорю?

— Ну… честно говоря, я вообще не вспомнила, что там работы запланированы, и про этот остаточный фон — тоже. Просто…

— Тилль, не оправдывайся, я все понял, — вновь оборвал он. — Будем считать, что решение оправданное. Значит, надо поскорее вернуть его обратно, не затягивать. Ну или предложить прогуляться на перекладных, если по послевоенному времени не струсит.

— Тогда я постараюсь реабилитироваться и найти его прямо сейчас, — согласилась, поднимаясь на ноги. — А насчет «струсит», мне кажется, ты погорячился: он все-таки очень сильный менталист, и я не думаю, что хоть кто-то способен нанести ему серьезный вред.

— Пойдем, составлю тебе компанию. Посмотрю, из-за кого у нас куча дополнительных трудностей, — иронично заметил Лит, тоже вставая.

— А ты не занят? — осторожно уточнила я. — Просто… это же я почти бездельничаю, а вы там работаете — каждый за троих…

— Ничего, отдохну. Иногда полезно, — отмахнулся он. — Расскажи хоть, кто такой этот древний светлый?

— Я, честно говоря, подробностей не знаю, — пожала плечами. — Эль Алтор из корней Красного Клена, полного имени он не называл. Фель сказал, он жил отшельником, ни в какие политические дела не лез и только изредка помогал кому-то по своей специальности или преподавал. А еще он чуть ли не самый древний из всех живущих в нашем мире.

— Фель? — растерянно уточнил Лит.

— Бельфенор, — пояснила я.

— Кхм. То есть вы все же нашли с ним общий язык? — осторожно поинтересовался Налатин.

— Ну… в общем, да, — проговорила я смущенно, чувствуя, что краснею. Очень уж отчетливо и явственно вспомнились мне наши вчерашние «поиски общего языка». Уж чем-чем, а языком этот стихийник владел в совершенстве… Понимая, что я уже не только покраснела, но и, кажется, всерьез настроилась продолжить прошедшую ночь, причем желательно прямо сейчас, поспешила отвлечься разговором и осторожно попыталась защитить Феля: — Он при ближайшем рассмотрении оказался не настолько ужасным, как представляется издалека. Просто благородный и слишком гордый, ему трудно принять поражение. Если бы не упрямство, наверное, ему даже проще было бы покончить с собой, чем жить здесь. Но он честно старается.

Лит — это все-таки не Кальвитор и даже не Валек. Из всех ребят он всегда был настроен против светлых наиболее радикально и настаивал на продолжении военных действий до окончательной победы. Его можно понять: в отличие от остальных, высокородных и происходящих из благополучных семей, Налатин вышел как раз из самых низов общества, да еще и рос без отца, что не могло не сказаться на характере. Учитывая, что при силе собственного дара он просто не мог не учиться и не получать высшего образования, неприязнь к светлым у него была давнишняя и глубоко личная. Насмотрелся он на них за время учебы. Может, даже на Бельфенора насмотрелся; я точно не знала, были ли они знакомы раньше и одно ли учебное заведение заканчивали. Не удивлюсь, если были, потому что Налатин тоже получал военную специальность. И присягу давал, но разорвал ее в одностороннем порядке, когда выбрал для себя другой путь.

И, в отличие от остальных друзей, Лит мог отреагировать на мою связь со светлым не так добродушно и лояльно. Да и остальные тоже… Кир радовался, что я ожила, но тогда это был результат всего одной ночи. Порадуются ли они за меня, если узнают, что я всерьез настроена продолжить близкое знакомство с этим стихийником? Нет, они слишком хорошо воспитаны, чтобы предъявлять какие-то претензии и укорять, и почти наверняка посчитают, что лучше уж заносчивый светлый, чем Грань. А вот Налатин…

— Тебя послушать — так просто образец благочестия, — иронично хмыкнул он.

— Нет, почему же? Далеко не образец, и натворил он в жизни всякого, — вполне честно проговорила я, а в горле мгновенно образовался комок, стоило вспомнить заледеневшее лицо и помертвевший голос Феля после разговора с Танагриаль. — Но он не безнадежен. Он… знаешь, какой-то очень… родной, что ли? Мне почему-то очень легко с ним.

Лит покосился на меня очень странно, с непонятным выражением, но тему закрыл осторожно и дипломатично.

— Ну… в конце концов, это твоя жизнь и твой выбор. Погоди, а куда мы идем? Разве этот менталист не в бывшем темном посольстве? — растерянно огляделся он.

— Поселили его туда, только Мельхиор попросил… — беспечно начала я, но осеклась, вспомнив, что темный просил особенно не распространяться. Лит, конечно, свой, но распоряжение Миля было вполне конкретным: никому и ни о чем.

— Что попросил? — растерялся Налатин.

— Мальчика этого привести, — поспешно выкрутилась я.

— Зачем? — окончательно опешил друг.

— Да вроде как он может быть свидетелем. Помнишь, неделю назад труп обнаружили? Это было примерно там, где нашелся сам мальчишка. Убить-то он, конечно, вряд ли убил бы, но мог видеть что-то интересное.

— Кхм. Никогда я не пойму, какими путями бродят мысли этого темного, — поморщившись, Лит тряхнул головой. — Но так даже лучше: провожу тебя, познакомлюсь с менталистом да пойду работать. Оттуда к правлению ближе.

Бельфенор

Многое бы я отдал, чтобы узнать, о чем собирается думать Тилль. А, вернее, своевременно пресечь какое-нибудь опасное направление ее мыслей, не дать совершить ошибку. Впрочем, тут я был предвзят, несправедлив и эгоистичен: ошибкой для нее было бы решение остаться со мной, а мне как раз очень хотелось, чтобы она ее совершила.

В самом деле, зачем я ей нужен и что я могу ей дать? Как раз она могла выбрать любого гораздо менее проблемного мужчину. Нет, это я отчаянно нуждался в ее присутствии. В прикосновении тонких, не по-женски сильных пальцев, во взгляде глубоких фиолетовых глаз, в улыбке, в нежности и ласке, а, главное, в пресловутом взгляде со стороны и понимании. Сейчас мне казалось, что понимает она меня гораздо лучше, чем я сам. А еще — пока смутно, пока страшился в это поверить, — но… кажется, в моей жизни появилось что-то, к чему хотелось стремиться, а значит, ради чего хотелось жить. Может, я еще не был готов назвать Тилль своей навсегда, но был готов попробовать. Проверить, на самом ли деле это нечто большее, чем проявление инстинкта самосохранения?

До места собственного обитания я шел в странном настроении. Голову переполняли сумбурные тревожные мысли, но при этом я чувствовал себя неожиданно спокойно. Мысли возникали… сиюминутные, поверхностные и, кажется, всерьез не беспокоили. Внутри зрела твердая уверенность, что все идет именно так, как должно. То ли мое решение все же поговорить с Вириталь помогло снять груз, то ли намерение перестать бороться с собственным влечением к Тилль, то ли эти события наложились друг на друга, но я ощущал непривычную легкость внутри. Снаружи же при этом чувствовались непонятное давление, тревога, будто воздух стал плотным и душным, как перед грозой. Беспокойство разливалось в воздухе, проникало внутрь при вдохе, но так же легко и свободно выходило при выдохе. Может, я просто волновался перед решающим объяснением с Тилль?