Анатолий Агарков - Семь дней Создателя

Девушка посмотрела на меня внимательно, протянула руку и представилась:

— Лина. Ваше предложение мне подходит.

Зачехлила скрипку и отправилась в ту сторону, откуда пришёл я. Покинув город без машин, шёл по асфальту, присыпанному снегом, и размышлял. Не стало автомобилей, не будет самолётов, космических аппаратов. Не деградация ли это?

— Билли.

— Всё нормально, Создатель. Человечество избавляется от пут прошлого.

— Создаётся впечатление, что вместе с машинами стирается и память.

— Есть такое. Правда, не у всех — кто пожелал. Например, Лина. У неё была семья — муж, двое ребятишек. Но из-за безобразных сцен ревности всё распалось. Надев оптимизатор, пожелала изменить характер, зачеркнуть прошлое и начать жизнь с чистого листа.

— А вот Кудеяр не расстаётся с памятью, хоть и тяготится.

— Сам пожелал.

Костик помнил свою маму. И меня помнил. Был он в красивой форме курсанта космического лицея. Я поведал трагическую историю гибели Мирабель, передал землицу с её могилы, пал на колени.

— Теперь пришёл к тебе за приговором: простишь ли за то, что стал невольным виновником её смерти?

Костик не кинулся меня поднимать. Суров был его взгляд. Сказал:

— Подумаю.

И ушёл.

Вечером на стадионе лицеисты сражались в футбол. Костик играл, а я болел за него. После матча поднялся ко мне на опустевшую трибуну.

— Здорово! Молодцы! — я протянул руку.

Он вяло пожал:

— Спасибо.

Потом спросил, отводя взгляд в сторону:

— Теперь ты мне брат — не мамин любовник?

Господи, да, конечно же, Костя! Мы обнялись крепко-крепко. Вспомнились его первые слова при знакомстве: "Лёша, хороший". И как ликовал при этом наш отец.

Костик всегда хотел дружить со мной, а я спал с его матерью. Будто женщин мне не хватало. С другой стороны, Мирабель любила меня, а я её. Нам хорошо было вместе, а Костику от этого плохо. Он страдал в дни моих визитов. Теперь всё упростилось — мы вновь стали братьями. Но какой ценой.

— Останешься? — спрашивал Костик.

Я отрицательно покачал головой.

— А куда теперь?

— Не знаю — пожал плечами, — думать буду.

— У нас скоро начнётся практика на настоящих космических кораблях, — сказал Костя.

— Это здорово.

Попросил сотовый, набрал номер дочери:

— Привет.

— Папочка, где ты? — далёкий и родной, безумно любимый голос Настеньки.

— Я с тобой, дорогая, — слёзы по щекам. — Нет, я на Сахалине, у Кости.

— Ты приедешь? Придешь? Пока идёшь, мы куда-нибудь умотаем. Бабушка говорит, летом летим на Алтай — в газетах пишут, там опять видели снежного человека.

Потом позвонила мама. Мы ещё не простились с Костиком. Пожали руки, а потом крепко обнялись. Прощай, брат…. Мама позвонила:

— Никогда не привыкну к твоим фокусам. Куда ты пропал? Год целый не звонил, не появлялся — гадай мать: жив? здоров?

— Мамочка, ну, прости. Больше не буду. Так рад тебя слышать.

— А видеть?

— Наверное, уже скоро.

Мой диалог с мамой выжал из Кости слезу. А я…. Что я мог сделать или сказать? Чем утешить? Снова бухнуться в колени и завопить белугой: прости меня грешного….

Всю ночь томился на скалистом берегу, прислушиваясь к рокоту прибоя. Пришло решение, идти на Алтай. Как раз к лету доберусь, и Анастасии мои из Москвы прилетят. Но Люба-то здесь, рядом: день-два-три пути — только руку протяни. Боже, как хочется видеть, обнять, прижать…. И погубить? Чёртово проклятие! Мерзопакостная жизнь! Сигануть с обрыва вниз — и песня недолга. Пусть погибну я и со мной угроза близким.

— Ну-ну, — это Билли. — Опять душевные томления. Топай-ка лучше на Алтай, раз не обрёл себя, Икар ты мой бескрылый….

Утром повернул стопы на запад.

Алтай…. Шёл сюда не наобум. Билли вынюхал, где и когда мои Анастасии разобьют походный бивуак — двуглавая гора Белуха. Иду на Белуху….

В монгольских степях сделал остановку. Заказал у местного скорняка костюм йети — снежного человека. Потомки Чингисхана зовут его "алмыс" и страшно боятся.

— Видели? — спрашиваю.

— Столько легенд создано — не спроста же.

— А вы видели? — скорняка пытаю.

Он подаёт готовый костюм из шкуры яка:

— С натуры делано. Надень, пройдись по стойбищу.

Что творилось! Малыши и взрослые с визгом врассыпную. А я в раж вошёл. Поднял оброненный бубен — луплю в него палкой, скачу с дикими ужимками, рычу самому неведомым зверем. Люди, ладно — собаки всей гурьбой снялись со стойбища, только их и видел. Смех и грех. Скатал маскарадный костюм в котомку за плечи и потопал дальше.

Даже если снежный человек — миф, его следовало придумать. Придумать для Настеньки. Какому отцу не хочется побаловать любимую дочку.

Алтай. Белуха. На плато северного склона мои москвички установили голубую палатку. У меня зрение орла — Билли настроил. Оказывается, можно. Наблюдал за ними с ледника, наблюдал. Потом смотрю, засуетились, биноклями вооружились. В мою сторону указывают. Я в шкуре йети — чёрным пятном на снежном покрове. Помахал рукой — ждите, милые, ночью нагряну. Не переборщил?

Пока преодолел пространство орлиного взора, ночь подкралась. Вот она, голубая палатка. Изнутри подсвечена — не научились ещё дамы использовать оптимизаторы на полную катушку. Играют на гитарах, поют. Господи, когда это было, в какой из своих жизней перебирал струны с ними рядом? Слёзы подступили в глаза, мокрота в нос. Фыркнул, прочищая.

— Ой, там кто-то есть, — голос Настеньки.

Подался прочь, стараясь не шуметь. Оглянулся. Мама шарила лучом фонарика в кустах у палатки. Господи, нет чтоб скинуть эту вонючую шкуру да в объятия. Кому-то нужен твой маскарад? Но страх проклятия держал на расстоянии. Задавал себе вопрос — неужто посягнёт, червь могильный, на любимую дочь? И правнучку он, кажется, любил. Но не хочется искать ответы на такие вопросы: слишком велика цена риска. Привыкай, Алексей Владимирович, изгоем жить — посмотрел-послушал и будет….

На следующее утро Анастасии ползали на коленях возле палатки, изучая мои следы. Измеряли, фотографировали — должно быть, чёткий нашли отпечаток. И направление взяли верное — проследили мой путь до тех самых кустов, из которых я за ними наблюдал. Пришлось ретироваться и прятать следы в русле ручья.

Вечером, прокравшись к голубой палатке, слушал милые голоса и был счастлив — ни слёз, ни соплей. Гитары забыли, обсуждают, как меня приручить.

— Надо еду ему оставлять на видном месте, — говорит мама.

— Мы ж ничего не взяли! — восклицает доченька.

— Будем добывать. Готовить и оставлять. Он пообвыкнет, и мы подружимся.