Алла Дымовская - Маленькая желтая лампа

Обычная плановая проверка сверху, ничего из ряда вон выходящего, однако на что рассчитывал майор, упустивший из виду очевидную эту возможность, было непонятно, рано или поздно все равно бы произошло. Но дело обернулось в неожиданную плоскость. Марий к тому времени выбился в гордость курса, с явными командными замашками при полном почитании старших чинов, брал для Академии спортивные призы на стрельбищах и стадионах и вообще мыслил правильно. Пришлось тем не менее хваткому курсанту поваляться и в ногах. Чтобы не погубили и оставили, хоть с малейшим шансом продвинуться в люди. В Академии тоже не звери сидели, им тоже хотелось нашивок и заслуг. И тогда Марию предложили. Донос на своего благородного опекуна, что, мол, не собственной волей, а замышлял майор сделать из него диверсанта, в перспективе тайного агента канадского повстанческого подполья (было и такое). Но только курсант Марий все осознал и теперь жаждет сообщить. Стыдиться здесь нечего, объяснили ему, майору все равно ничем помочь нельзя. Хансена-старшего ждет высылка на рудники Ганимеда, где ведется повсеместная добыча редких актиноидов, там больше года не живут. Так что в честные глаза своего благодетеля посмотреть никогда более доносчику не придется. Марий колебался недолго. Предательство его было зафиксировано и отправлено куда следует. Сам же он перешел с отличными баллами на второй курс. А через три года Академию закончил. Торфин на тот момент давно упокоился в могиле. И не в могиле даже – в могильнике, куда сбрасывались без разбора радиоактивные кости обреченных судьбе каторжников.

Имя приемыша в семье овдовевшей Хельги Хансен было предано анафеме. И не поминал его более никто. Два брата и сестра, родные дети Торфина, тайно поклялись, однако, что при первой возможности, коли выйдет им случай на узкой дорожке, с подлецом непременно поквитаются. Еще надеялись, что если долго сидеть на берегу реки, то увидят они труп врага, проплывающий мимо. Но не подфартило. Судьба распорядилась иначе. Предатель Марий в реку не в реку, но сгинул неведомо в какую преисподнюю во время подавления Анкориджского мятежа лет семь спустя. Тогда младшие Хансены плюнули в сердцах и позабыли нарочно, отца все равно не вернешь, так чего поганить мысли воспоминаниями о его малолетнем засранце-погубителе.

Только Марий на самом деле никуда не сгинул и даже не собирался. С его-то талантами. А наоборот, отличился. Когда прижатые и загнанные со всех сторон повстанцы попытались поднять в ружье Аляску, как раз Марий Хансен командовал экспедиционным карательным батальоном. Времена тогда для Великой Скандии были темные и смутные. Большая часть Америки от Канады до Берингова пролива, Гренландия, Исландия, разумеется, и собственный родной полуостров, Ютландия и Зеландия, половина Прибалтики, одна лишь бывшая Литва не пожелала – ее тянуло к Великороссам, да еще родственные полудоминионы: Северная Германия по Дюссельдорф включительно, Фландрия и Голландия были завлечены в новоявленную державу. Естественным образом, тут и там вспыхивали недовольства, когда статусом провинций, когда и руководящей властью Верховного Маршальского Президиума. Впрочем, строго говоря, ни о каком тотальном диктате речи не шло. Опять же по причине нехватки генеральского ума. Так, удалось сотворить нечто похожее на королевство Фридриха Великого, где вместо наемников-гренадеров маршировали собственные когорты бравых викингов. Словно, как и столетия назад и на тех же почти землях, взыграла в крови неодолимая тяга к военным безобразиям и приключениям. Выходило, скорее время избрало и призвало своих генерал-маршалов, чем они по своей воле оседлали его верхом.

Надо заметить, в исконно-первоначальной Скандии и вовсе никто не роптал, случай с майором Хансеном был исключением, легкомысленным нарушением кодекса верности, не повсеместным правилом. Однако и разгуляться особенно на границах северным гренадерам было негде. Западному Стратегическому палец в рот не клади, откусит и дорого не спросит. Про Великоросский Союз и говорить не приходится. Хотя там-то как раз все обстояло тихо, медведь сладко и мирно сопел в своей берлоге, иногда спросонья одергиваясь и ставя вешки в космических далях, куда нормальным людям и в голову залетать-то не приходило, больше для баловства, но по странному стечению обстоятельств всегда вдруг с явленной выгодой для страны. И после безмятежно продолжал дрыхнуть себе дальше. Все же сон тот был обманчив, что-что, а военную историю генерал-маршалы знали и помнили хорошо, начиная еще с полтавского недоразумения, потому совать голову в медвежью берлогу малоумных не имелось. Эти прибьют, даже не очухавшись, и после опять завалятся на бок досыпать. Оставалось искать выгод хотя бы в системе. Оттяпали кус Луны, правда, мало кому до сей поры нужный и неудобный, напомнив мировому содружеству анекдот про Цезаря, Шотландию и пугало в лохмотьях. Построили возле Ганимеда еще один спутник, застолбили совсем уж никчемную орбиту Урана; на Марсианские Возрожденные Колонии зуб точить было бессмысленно, там и без Скандии все давно схвачено. Зато удалось приобресть чуть ли не монополию на транскосмические дальние грузовые перевозки, многим из новоявленных викингов было все равно, где шляться почем зря. Но все эти полумеры отнюдь не способствовали рассасыванию шила в одном интимном месте.

Потому Анкориджский мятеж случился кстати. Хотя в правительстве сами были виноваты. Сколько же можно поминать бревно в чужом глазу? И разве не расплатились с довеском, когда в порыве праведного негодования растерзали беззащитную бывшую столицу Торонто. Но играя в солдатиков с перебором, в оккупированных и завоевателей, сами надумали на свои головы язву-заварушку. Загнанному же зверю, как известно, терять нечего, отгрызет лапу в капкане и утечет. Если запрещен родной язык: говори, в крайнем случае, на Романском Сленге либо помалкивай. Если нет никакой возможности волеизъявления, хотя бы для гражданских, о местном самоуправлении, пусть бы на уровне муниципалитетов, и мечтать не приходится. Если кругом пришлая солдатня, которой можно все, а туземцам ничего. Итог известен. Будет бунт. Может, и не бессмысленный, но беспощадный, это точно.

Повстанцы же подпалили пороховую бочку на самом дальнем канадском севере. Скоро полыхнуло не только что в Анкоридже, а захватило соседний Палмер и следом поселения лесоводов по Юкону. Чуть ли не партизанщина, несмотря на то, что оружие у мятежников было не из последних. Это уже подсуетился Западный Стратегический, всегда охотник подпустить скорпиона в чужую подушку. Бравых викингов стали резать почем зря. И как раз на переломе кампании – любому скудоумному понятно, что продержаться долго инсургенты не могли, – в окружение попал некий Юрген Клавдий вместе с ударным десантным полком, да так, что поддержка с воздуха его бы не спасла. Могли положить своих заодно с чужими, такая вышла каша. В эту-то кровавую баню и вторгся, поспешая в помощь, храбрейший из храбрейших, батальонный прима-капитан Марий Хансен, уже прославившийся карательными зачистками. Отбил и спас, хотя при обстоятельствах, позорных для Юргена Клавдия: к моменту своего освобождения тот уже стоял с поднятыми руками и спущенными штанами среди хохочущих мятежников. Потому успех Мария и не попал в информационные сводки. И потому и поэтому. А «поэтому» заключалось в щекотливой, но крайне важной подоплеке – Юрген Клавдий приходился единственным и обожаемым сыном одному из верховных маршалов. Хотел добыть независимой от папаши славы, а навлек чуть ли не бесчестие на его седины. Хорошо уже, что жив остался, курилка. Благодарить за то, стало быть, приходилось единственно прима-капитана Мария Хансена. Маршалу на стыд и срам – харкнуть и закрыть глаза, главное, сыночек его вышел из полымя целым и невредимым. Оттого совестливый маршал не замедлил выплеснуть на спасителя Мария целый ушат признательности. В общем, после Анкориджского мятежа Марий Хансен оказался причисленным к лику околомаршальских святых и назывался уже Марий Пий Антонин, а еще короткое время спустя примерил и первый генеральский погон. Из-за этого перерождения потомки невинно убиенного Торфина и потеряли его из виду.