Юлия Латынина - Дело о лазоревом письме

Поначалу варвары притихли, изумленные красотой. Но скоро к ним вынесли кожаные блюда с наваленным на них мясом и тяжелые серебряные кувшины с вином, и, по мере того, как все это исчезало в глотках варваров, столь широких, что в них без труда могла бы пролезть изрядная дыня, они вели себя все более и более нахально, и даже велели фокусникам плясать на столе, чего в порядочных домах не делается.

Все были довольно пьяны, когда Нан, наклонясь к королю, спросил:

– Как вам Небесный Город?

– Чудный город, – ответил король, – хотел бы я княжить в таком городе.

– Ба, – сказал Нан, видимо пьяный, – разве это – чудный город? Раньше был, а теперь? Видели ли вы львов перед входом в храм Земных Зерен?

– Видел, – сказал варвар, – золотые львы, стоят на задних лапах и держат в передних факелы!

– Были золотые, – сказал Нан, – но при государыне Касие их продали Осуе, за проценты от долга.

Нан вздохнул. Варвар поглядел на него горящими глазами: чиновник был явно пьян, выбалтывал государственные секреты.

– Чтобы не было позора, – продолжал Нан, – умоляли осуйцев не говорить, откуда взялось золото. И что же? Они воспользовались этим, чтобы утверждать, будто мы вообще не платили никаких процентов, и теперь требуют их от государя Варназда второй раз! А государь, – он ведь не может признаться, что заплатил долг священным золотом!

– Клянусь божьим зобом, – изумился варвар, – то-то осуйский посланник мне говорил, что вейцы не хотят платить долга!

– Мало этого, – горько сказал Нан, – видели вы крышу в Зале Облачных Чертогов?

– Видел, – сказал варвар, – но там нет крыши: просто сеточка.

– Сеточка, – заплакал пьяный чиновник. – Раньше над залом была золотая кровля, ее сняли и отправили в Осую. Государь строит в Зеленом Овраге маленький дворец, – десять комнат! Хочет в него переехать. А отчего? Ему не по силам содержать нынешний дворец. Государь, конечно, горд, уверяет, будто ему хочется уединения.

И пьяный чиновник уронил голову на стол.

Варвар озадачился, а вскоре поднялся с места и пошел поднести рог певцу, игравшему на лютне в дальнем конце зала.

Когда варвар ушел, к Нану незаметно приблизился секретарь Иммани.

– Господин Нан, – зашипел он, – что вы себе позволяете? Вы что, – травы наглотались? Над Залой Облачных Чертогов никогда не было никакой крыши, кроме серебряной сетки! Золотых львов никто не продавал!

– Тише, – сказал Нан, безо всякой пьянки в голосе, – я знаю, что я себе позволяю.

Между тем король вернулся с певцом, и тот начал петь одну за другой песни о походах Андарза: и все это были славные песни. А затем он спел новую песню, и эта была та самая песня о Черном Бужве, который сражался впереди короля на стене города, и который пригрозил королю бесчестьем, если тот не будет править по совести. Сын короля, Маленькая Куница, дал певцу золота и сказал:

– Это неплохая песня, – но сдается мне, что господин Андарз сочинил бы об этом песню получше!

– А ведь и правда, – сказал человек по имени Каба Деревянный Башмак, – провинция погибла из-за жадности наместника! Господин Андарз подписал указ о взяточничестве своего брата, почему бы ему не написать об этом песню?

Андарз поднял голову и поглядел на Кабу этаким тараканьим глазом, а король заметил это и сказал:

– Не пори чепухи, Каба! Одно – подписать указ, а другое – написать о таком деле песню!

Росомаха, желая сгладить впечатление от случившегося, взял за шкирку Шаваша и поставил его на стол:

– А ну-ка, покидай свои шарики, – и, вздохнув, прибавил вполголоса: – а все-таки это была бы прекрасная песня, если б ее написал Андарз.

Шаваш стал между сладкими дынями и фруктами, запеченными в тесте, вынул из корзинки семь гибких колец и стал их подкидывать. Кольца закрутились в воздухе, подобно разноцветным бабочкам. Король наблюдал за мальчишкой, разинув рот. Если бы дело было на рынке, сообщник Шаваша непременно срезал бы у него в этот миг кошелек.

– А, – сказал король, – не такое уж это дорогое дело, – подкидывать в воздух круглый прут! А вон у левой стены стоят кувшинчики: покидай-ка их!

С этими словами король подошел к стене, сгреб с полки три стоявших там вазы и стал швырять их Шавашу одну за другой: а Шаваш их ловил.

Это были ламасские вазы из собрания господина Андарза: только десяток таких ваз, может быть, и осталось по всей ойкумене, и больше этих фарфоровых вазочек Андарз любил только сына. Андарз, побледнев, положил убить про себя мальчишку, если с вазами что-то случится.

Шаваш покидал-покидал вазочки, и они остались целы. Андарз и гости стали смеяться и хлопать в ладоши, а варвара взяла зависть. Он еще не забыл, что Андарз выразил нежелание сочинить песню о своем брате. Он сгреб вазы и сказал:

– Подумаешь! Каждый может удостоить похвалы от господина Андарза за то, что не разбил эти вазы! А вот я могу их разбить, и все равно меня похвалят!

И шваркнул все три вазы о пол.

Утром, расставаясь, Андарз подарил гостю меч старинной работы, драгоценное янтарное ожерелье, меховой плащ на златотканой подкладке, и много штук шелка и виссона.

– Все мое добро в вашем распоряжении, – сказал Андарз, – чем я, ничтожнейший, могу порадовать гостя?

В это время через двор, как на грех, проходил Шаваш.

– Господин Андарз, – сказал король, кланяясь, – подарите мне этого мальчишечку: он вчера славно меня позабавил.

Господин Андарз наклонил голову, но не посмел отказать варвару. Он подозвал к себе Шаваша и сказал:

– Я хочу подарить тебя королю Аннару: иди с ним.

– Долгового раба нельзя дарить без его согласия, – дерзко возразил Шаваш.

Король ужасно изумился:

– Что же за порядки в этой стране! – сказал он, – если человек, который вершит судьбы государства, не имеет права продать своего слугу?

А Шаваш упал в ноги Андарзу и запричитал:

– Никуда я не уйду от вас, господин.

Императорский наставник страшно разгневался. Он приказал выпороть Шаваша и вскричал:

– Либо ты отправишься завтра же к прекрасному королю, либо я пошлю тебя на кружевной завод, чтобы ты не думал, будто у варваров тебе будет хуже, чем у меня.

Шаваша выпороли не очень сильно. Он не спал всю ночь и думал о далеких северных варварах, которые не знают домов и земледелия, а живут в шатрах и питаются молоком кобылиц, и о княжеском городе Инехе, далеко в горах, богатом городе: склады его ломятся от награбленного и унесенного, подземелья его полны пленниками из империи.

Надобно сказать, что нрав народа очень переменчив, и прибытие варварского посольства сильно расстроило население столицы. Все доводы о покорности короля, так хорошо звучавшие во дворце, были совершенно потеряны для народу. Народу казалось, что будет гораздо лучше, если варвары будут платить дань империи, а не империя – жалованье варварам. Народ был возмущен утратой провинции и поведением Нарая. Черт знает что за глупый народ: ведь, казалось бы, это у государя пропала провинция и налоги, – но государь был согласен с доводами Нарая. А какое дело горшечнику или башмачнику, который и за ворота квартала-то только в праздник ходит, – до провинции за речными переправами и горными хребтами? А горшечник рыдает.