Тиа Атрейдес - Песнь первая. Дитя Грозы

Вместо эпилога

— Маэстро, а где же ваш ученик? — миловидная юная дворяночка с любопытством оглядывала музыкальную лавку господина Клайвера. В руках она держала вышитый ридикюль, чёрные влажные очи игриво стреляли по сторонам, не задерживаясь ни на старинном спинете у окна, ни на разложенных по застекленным витринам деревянных флейтах, скрипках, гитарах и прочих инструментах. Новые и старинные, тусклые и покрытые свежим лаком, простые на вид и вычурно расписанные, занимающие всё небольшое пространство, они привлекли бы заинтересованный взгляд любого музыканта. Настоящая пещера сокровищ — всё, что способно издать звук, из чего можно извлечь ритм или мелодию, — предмет сладких грёз менестрелей и бардов, солистов и оркестрантов… но очаровательная дева явно пришла не за музыкальными изысками лучшего в Суарде струнного мастера.

— Сударыня, возможно, я могу Вам чем-то помочь? — пожилой маэстро искренне забавлялся, глядя на очередную воздыхательницу своего любимого ученика. С некоторых пор его лавка стала пользоваться невероятной популярностью среди юных городских красоток. Иногда ему казалось, что четырнадцати-пятнадцатилетние девушки устроили состязание по типу Осенних Гонок, и между собой заключают пари — кому же, наконец, удастся завлечь в свои сети белобрысого пройдоху.

В домах столицы, похоже, случилась загадочная и необъяснимая эпидемия, поразившая всевозможные музыкальные инструменты. Расстраивались рояли и кларнеты (ну как может расстроиться кларнет, скажите на милость?), лопались струны мандолин и ксилофонов (где у ксилофона струны?), трескались грифы гитар и гобоев (гобоев?), выпадали клавиши клавесинов и арф (о боги, девушка, вы хоть раз в жизни арфу видели?)… И помочь безутешным девам, разумеется, мог только ученик Клайвера…

Маэстро делал серьёзное лицо, выслушивая наивные бредни, и выталкивал юношу из задней комнаты, ухмыляясь в усы и вспоминая собственные похождения в молодости. Разумеется, и в свои пятьдесят с хвостиком маэстро пользовался успехом не только как изумительный скрипач, и не один десяток благородных дам восхищался его чуткими нервными пальцами, извлекающими нежнейшие и изысканнейшие мелодии не только из струн…

В этот раз пострадала лютня — конечно, прекрасная дева оставила её дома, и не был бы маэстро так добр прислать сегодня к вечеру ученика, посмотреть колки… По крайней мере, у этой красотки хватило ума не приделать колки тромбону…

— Хилл! Иди сюда, бездельник!

Опять не придет домой ночевать, галантный наш. В успех данной конкретной девицы на ниве серьёзного охмурения синеглазого поганца Клайвер, разумеется, не верил. Она, как обычно, останется после свидания довольной, как кошка, объевшаяся сметаны, с ведром лапши на ушах, и будет хвастаться подругам, что уж её-то юный менестрель никогда не забудет.

— Сударыня, что Вам угодно?

Из задней комнаты явился Он. Гибкая фигура шестнадцатилетнего юноши, светло-золотистые волосы до плеч, лукавая обольстительная улыбка, ямочки на щеках, тонкие изящные кисти, жаркий взгляд аквамариновых глаз — маленькая прелестница, наслушавшаяся россказней подружек, потеряла дар речи, наконец узрев экзотическое чудо.

— А… вот лютня… в смысле, дома… — дева залилась румянцем, готовая упасть в обморок от восторга.

Хилл привык к такой реакции на свою внешность. Ох, и прав был Мастер, определяя его в музыканты. Разве придет кому в голову, что под видом безобидного очаровашки с гитарой прячется Призывающий Тень? Всего полгода назад Хилл вернулся из Найриссы, где прошел последние испытания, о которых не хотел бы вспоминать больше никогда в жизни. В земле Найриссы остался Угорь, неудачно наступивший на магическую нить. Не выдержал пыток и сошел с ума гордый аристократ Келм. Ласка вышел из игры на половине, предпочтя жизнь мастера-вора в Найриссе попытке продержаться в незнакомом городе трое суток без денег и друзей, прячась от всей местной Гильдии Тени во главе с двумя Призывающими, вышедшей на охоту за ним — сто золотых за голову претендента. Вместе с Хиллом вернулся в Суард Свисток, со свежим шрамом под лопаткой и еле заметной седой прядкой на виске, растерявший добрую половину своей легкости и жизнерадостности. В отличие от него, Лунный Стриж — его больше не называли Лягушонком, как в детстве, — внешне не изменился, только повзрослел немного, и завел привычку спать не с одним кинжалом под подушкой, а с парой, и перед дверью рисовать тревожную руну, благо, у него обнаружились слабенькие, но всё же, способности к магии.

Оказалось, что в мирном и спокойном городе Суарде чрезвычайно востребованы услуги Гильдии Тени. Не реже раза в месяц Лунный Стриж получал увесистый кошель золота. То внезапно случался удар у приезжего коммерсанта, то несвежими грибами до смерти объедался некий чиновник, то крайне неудачно выпадал из окна второго этажа и ломал себе шею зарвавшийся шулер. Хилл завел себе счет в Гномьем Банке, на чужое имя, разумеется, и постепенно приглядывался к торговым предприятиям на предмет выгодного вложения. Он не признавал разгульной жизни, не увлекался азартными играми, не устраивал кутежей с приятелями-музыкантами, так что всего за несколько лет профессиональной деятельности мог накопить достаточно для долгой безбедной жизни.

Пожалуй, Лунному Стрижу больше нравилась жизнь менестреля, нежели специалиста по деликатным вопросам. Конечно, он не собирался в дальнейшем полностью отказываться от столь увлекательной работы. Никакие карты или кости даже отдаленно не могли сравниться с тем всплеском обостренного восприятия, невероятной яркости всех чувств, вплоть до физического ощущения переплетения и взаимодействия линий вероятности, практически состояния транса, сопровождающим выполнение каждого заказа. Но не слишком часто. И было ещё одно, в чем Хилл не признался бы ни Мастеру, ни лучшему другу Орису, да и, пожалуй, самому себе — он не любил убивать. Смертельную игру, саму охоту — да, но не сам результат, ради которого всё и затевалось.

Хилл, в силу своей молодости, особо не задумывался о будущем — так, некие размытые стремления, не оформленные в определенные желания и планы. Пока же он наслаждался жизнью, не отказывался от свиданий с красивыми девушками, заводил друзей среди столичной молодежи, принимал предложения вместе с веселой компанией коллег музыкантов сыграть то на свадьбе горожан, то на великосветском приеме.

Только иногда, в редкие свободные вечера, его тянуло в городской парк. На берег Чифайи, на развилку старой ивы, где он по старой детской привычке сидел в одиночестве то с флейтой, то с гитарой. Он играл мелодии, что приходили к нему сами, и смотрел на реку, разделяющую городской парк и королевский сад. Сад — громко сказано, скорее лес, с древними дубами и платанами, буками и грабами.