Анна Мистунина - Искупление

— Госпожа Сильная. Чем я могу быть полезен?

— Принц Карий сказал, что в случае нужды я могу обратиться к тебе. Это правда?

— Разумеется.

Кати еще медлила перед шагом в пропасть. Атуан по-своему понял ее колебания.

— Мое положение несколько двояко, госпожа, — сказал он. — Как жрец, я служу храму, но как советник — лично императору Эриану. Вы можете быть уверены, что ни одно из дел императора не будет обсуждаться мною ни с кем, кроме него самого.

— Благодарю, Атуан. Но сейчас, хоть моя просьба и покажется странной, мне нужна твоя помощь как жреца. Я должна переговорить с Верховным жрецом, но так, чтобы о нашем разговоре никто, кроме тебя, не узнал. Можешь ли ты это сделать?

Атуан поклонился с удивлением, но без колебаний.

— Разумеется, госпожа Сильная. Соблаговолите подождать в моей палатке.

Часть третья. НАСЛЕДНИК

«Здесь ты слопал моего коня».

Огромный золотистый грифон растянулся на траве — воплощенная сытость и приятная усталость от целого дня в воздухе. Упитанный олень-двухлетка был съеден вместе с костями и шкурой, остались только отброшенные в сторону рога да куски, что теперь, насаженные на прутья, дожаривались над огнем.

«Это было не здесь».

«Как же, я помню. Та самая поляна».

«Тот лес южнее и поляна меньше. Конь был невкусный».

Кар засмеялся:

— Да ты просто растолстел, зверюга. Кухарки тебя забаловали.

«Они думают, что сытый я менее опасен, — сообщил Ветер, показывая картины дымящихся бычьих туш в огороженном специально для кормления грифона закутке двора. — Я не охочусь на людей».

— Нет, разумеется. Но людям в это бывает нелегко поверить.

Попробовав мясо, Кар счел его вполне готовым. Откусил большой кусок, задохнулся от жара и сказал мысленно:

«Но все-таки здесь то самое место».

«Нет».

— Уфф… Я помню, Ветер. Я спал в тех зарослях, они стали ненамного гуще. Я бросил племя перед войной, изменил невесте, хотел убить герцогиню Тосскую, а сам вместо этого спал с ней и в довершение продал душу тьме, не подозревая, что эта тьма зовется моим отцом. Когда увидел на поляне грифона, я решил, что он меня убьет, и обрадовался…

«Что с тобой? — спросил Ветер, потому что Кар уже не первый раз пускался в воспоминания. — Что тебя тревожит?»

— Не знаю.

В черных с искрами глазах зверя мерцало беспокойство. Кар виновато улыбнулся другу и признался:

— Кати пришла. В этом все дело.

«В ней или в твоей памяти?»

— Второе. Знаешь, Ветер, как бы я ни старался, я все еще один из них.

«Знаю».

— Еще бы ты не знал, мой мудрый грифон! Я рад ей, безумно рад, но сколько она выдержит без крови? Ей придется вернуться или погибнуть. Сомневаюсь, что Сильная Кати выберет старость и смерть.

«Мора знает».

— Знает — что?

«Не знаю, — теперь грифон казался виноватым. — Она молчит».

— Молчит… Но Кати не лжет? Я не зря ей доверился?

«Нет».

— Хорошо. Потому что было бы слишком, даже после всего, если бы Кати ударила в спину.

«А не в спину?»

— Не в спину — легко. Клянусь Силой, у нее хватает причин.

Поев, Кар вытер жирные пальцы о траву и отправился к роднику — пить и умываться. Звонкий ручеек выбегал из-под напоминавшего замшелый рыцарский шлем камня, наполнял узкое русло, день за днем углубляя его, и терялся близкой полутьме зарослей. Корявые ветви древних берез и грабов смыкались над ним сумрачной аркадой. Солнце только начало долгий путь к закату; поторопившись, можно было к ночи быть у аггаров. Но Кар не спешил. Один день ничего не изменил бы, а вызывать суматоху, обрушив на спящее селение гостя столь пугающего, как Ветер, не хотелось. Мысль посвятить вечер охоте и отдыху показалась отличной и грифону, и человеку — теперь и не упомнить, кому первому она пришла в голову. Время, проведенное с Ветром, как и прежде, оставалось для Кара самым счастливым. Нечасто удавалось им побыть вдвоем, оторвавшись от государственных забот и военных дел: брат-принц и военачальник Империи — существо куда как более занятое, нежели ученик магического курса в Долине. Отправляясь в долгие походы к разбросанным по стране укрытиям магов, Кар оставлял грифона в столице и, наравне с отрядами, которые вел в бой, садился в седло. Ветер не спорил. После памятного боя за Долину, когда оба они чудом не сошли с ума, Кар ни что не позволил бы другу видеть гибель сородичей. Видеть вживую — собственных воспоминаний Кар, увы, спрятать не мог.

Сегодняшний же тихий вечер, последний вечер пути, принадлежал лишь им двоим и обоим казался желанной и незаслуженной наградой. Сегодня они от души наслаждались тихими минутами вдвоем и не спешили обратно к безумию страха, боли и смерти, в котором жили так долго, что забыли, каков на вкус мир. Полянка и родник в окружении вековых деревьев были, может быть, и не теми самыми, что свели их когда-то, но очень и очень похожими. Костер, вспыхнувший от легкого движения Силы, горел почти бездымно. Шепот ветра в листве походил на шум далекой реки, он успокаивал и навевал дрему; родничок напевал звонко и беззаботно, а запах цветущей травы был вкуснее вина. Золотой грифон был песней сердца Кара, единственным, что не давало ему закоченеть от множества убийств.

«Мы — вместе, — отозвался последней мысли грифон. — Ты — мой».

«Твой, — согласился Кар, умываясь холодной до ломоты в пальцах водой. — Не скажу, правда, что тебе со мной повезло».

И рассмеялся в ответ на гневный протест Ветра.

Умывшись, вернулся к грифону — тот вытянулся на боку, как всегда сразу сделавшись похожим на огромного кота. Кар устроился между его лап и гладил мягкую шерсть, пока ночь не занавесила небо одеялом темноты, и обоих не сморил сон.

Поселок племени Круглого Озера за годы мирной жизни вырос и расцвел. Вождь вождей, объединивший аггарские племена и мечом навязавший Империи мир, по-прежнему жил здесь, и поселок исподволь превращался в сердце свободных земель аггаров, подобно тому, как столица была сердцем Империи. Новые добротные хижины раскинулись вокруг озера вдвое шире прежнего; улицы стали просторней и как будто светлее, даже красновато-серая глина стен и крыш празднично блестела на солнце. Не в пример деревням Империи, где каждый дом был окружен высоким по мере сил забором, аггары не знали изгородей и жили скорее большой семьей, чем соседями. Двери хижин не запирались; впрочем, и вору, буде такой отыскался бы, нечем было бы поживиться. На берегу, среди развешанных сетей и узких лодок, резвились дети всех возрастов — несомненный признак мира, ибо там, куда прежде угоняла аггаров неравная война, живых детей не рождалось. Загорелые тельца рыбками сигали с дощатых мостков, плюхались, разбрызгивая воду и веселый смех и пугая рыбу. Рядом трудились над порванной сетью два старика и полная женщина в подобранном до колен платье. Женщина то и дело выпрямлялась, хватаясь за поясницу и принималась с притворной сердитостью кричать на детей. Те затихали, чтобы уже через минуту уже возобновить веселье. Поодаль на солнцепеке дремала, нисколько не беспокоясь шумом, четверка кудлатых аггарских псов. Взглядом грифона Кар видел все, вплоть до репьев в спутанной шерсти и прозрачных капелек пота на лбу женщины. Видел светлые завитки дыма над крышами хижин, чинно беседующих посреди улицы старух, пыль на крышах многочисленных повозок, сохнущие в тени дощатых навесов потники и чепраки, висящую сбрую. Видел жизнь, знакомую до последней мелочи, до запаха выделанных шкур, когда уткнешься в них лицом, до солено-рассыпчатого вкуса овечьего сыра и поскрипывания мокрых кожаных доспехов, если внезапный ливень настигает воинов, заставляя искать не славы и боя, а всего лишь укрытия от дождя.