Марина Дяченко - Шрам

Раздумывая, что бы это могло означать, Тория отправилась в город — накануне отец просил её зайти в аптеку. Возвращаясь, она встретила у парадного порога двух девиц в неотразимых шляпках, украшенных красными и зелёными цветами. Девицы, смущаясь и подталкивая одна другую, обратились к ней с вопросом: здесь ли живёт… то есть учится… такой высокий парень, блондин, со шрамом?

Тория опешила. Девицы, волнуясь всё больше, пояснили: они познакомились недавно… в одном месте… И договорились о встрече, но, хоть господа студенты бывают в городе довольно часто — этот парень, такой белокурый… Знаете? Так он не появляется уже несколько недель… Может быть, он болен?

Тория сначала хотела рассмеяться, потом передумала и решила разозлиться, потом, спохватившись, сказала себе: а что, собственно, в этом такого? Какое ей дело до сердечных привязанностей Солля?

И, суховато объяснив девицам, что «блондин со шрамом» здоров и скоро явится в «одно место», Тория проследовала к себе; вслед ей неслось: может быть, она передаст этому парню, что его искали Ора и Розалинда?

Тория здорово удивилась бы, если б накануне кто-нибудь сказал ей, что об этой нежданной встрече она будет вспоминать не раз и не два — однако вспоминала, досадуя и удивляясь собственной глупости. Возможно, её раздражал выбор Эгерта — какие-то вульгарные уличные девицы… Впрочем, студенты всегда были несколько неразборчивы… Но Солль!.. Светлое небо, а чем Солль хуже или лучше прочих?!

Встретив Эгерта на другой день, Тория не удержалась от укола:

— Кстати, вас искали ваши приятельницы… Вы, похоже, совсем забыли их, Солль?

Некоторое время он непонимающе глядел на неё; она успела рассмотреть, что веки у него красные, а глаза усталые, как бывает после долгого ночного чтения.

— Кто? — спросил он наконец.

Тория напрягла память:

— Ора и Розалинда… Ну и вкусы у вас, Солль!

— Я не знаю, кто это, — сказал он равнодушно. — Вы уверены, что им нужен был именно я?

Тория снова не удержалась:

— А кто у нас ещё «высокий, белокурый, со шрамом»?

Эгерт горько усмехнулся, привычно касаясь рукой щеки; Тории отчего-то стало неловко. Пробормотав нечто невнятное, она поспешила уйти.

Через некоторое время она увидела его в компании, возглавляемой рыжим Гаэтаном — Солль был на голову выше всех своих сотоварищей. Компания направлялась, конечно же, в город, студенты радостно галдели — Солль молчал, держался в стороне, однако от глаза Тории не укрылось то уважение, которым окружали его прочие студиозусы. Рядом с Эгертом все они отчего-то казались чуть неуклюжими, чуть мешковатыми, чуть простоватыми — Солль, в каждом движении которого скользила некая инстинктивная, полувоенная грация, казался в толпе студентов породистой лошадью, затесавшейся в табун симпатичных, радостно топающих мулов.

Тория с неудовольствием поймала себя на некотором подобии интереса. Конечно, Ора и Розалинда вдохновлены, да и сколько ещё юных козочек ударят копытцем, желая заполучить такого кавалера!

Через несколько дней Эгерт нежданно получил весточку из Каваррена — почтовый служащий, сопя, приволок в университетскую канцелярию увесистый мешок, облепленный сургучными печатями, и к нему маленькое, смятое письмо. Разносчик не уходил, пока не получил серебряной монетки за труды; мешок полон был домашней снеди, а письмо, написанное на желтоватой почтовой бумаге, пахло сердечными каплями.

Эгерт не узнал почерка — его мать писала редко и неохотно, и никогда ни одно из её посланий не предназначалось сыну; но запах он узнал сразу же, и от волнения его бросило в озноб.

Письмо было странным, строки загибались книзу и мысль то и дело рвалась; в нём не было ни слова о бегстве Эгерта или о теперешней жизни в Каваррене. Всё послание посвящено было обрывочным воспоминаниям об Эгерте-ребёнке и Эгерте-подростке, причём сам он не мог вспомнить об этом почти ничего; мать же, оказывается, всё это время держала в памяти и цвет скатерти, с которой маленький сын стянул на себя тарелку горячего супа, и жука, которому он бодро и настойчиво пытался приклеить оторванную ногу, и какую-то дерзость, за которую отец хотел наказать его, а она вступилась, придумав сыну оправдание… Солль едва дочитал письмо до конца — им овладело непонятное, щемящее, болезненное чувство.

Желая заглушить его, Эгерт велел Лису зазывать на пиршество всех, кто только успеет вместиться в сводчатую комнатушку. Студенты, общительные и изголодавшиеся, не заставили себя долго ждать; скоро кровати ломились под грузом пирующих, и грозил обрушиться подоконник, и возмущённо трещал стол, призванный служить опорой для научных изысканий, а не седалищем для крепких молодых задов. Мешок со снедью, которой хватило бы Соллю на месяц, опустошён был, как водится, за несколько часов, и все были очень довольны — включая Эгерта, который в шуме и хмеле пирушки сумел утопить и горечь, и тоску, и страх перед будущим.

День Премноголикования был уже не за горами — Соллю хотелось то поскорее приблизить его, то любыми силами оттянуть. Лис всё чаще обеспокоенно интересовался, всё ли в порядке, потому что Эгерт впадал то в беспричинную возбуждённую весёлость, то в глубокий транс, часами сидел у окна, бессмысленно листая книгу о заклятиях, почти ничего не ел — зато вставал ночами, чтобы напиться из железного бака в коридоре; звон железной цепи, на которой висела кружка, будил соседей, и они роптали.

До рокового дня оставалась неделя, когда декан Луаян попросил Эгерта зайти к нему.

Солль ожидал увидеть и Торию, по обыкновению сидящую на краешке стола и покачивающую ногой — однако в плотно зашторенном кабинете оказались лицом к лицу лишь суровый, сосредоточенный декан и его нервный, напряжённый гость.

Усадив Солля в высокое кресло, декан долго молчал; внутри стеклянного шара с нанесёнными на него очертаниями континентов горела свеча, и в свете её стальное крыло, простёртое над столом, казалось живым и готовым к полёту.

— Через день-два он будет в городе, — негромко сообщил Луаян.

Ладони Солля, сжимающие деревянные подлокотники, в одно мгновение сделались мокры, как лягушачьи лапы.

— Послушайте, Эгерт, — проговорил декан всё так же негромко, но от звука его голоса у Солля мурашки побежали по коже, — я знаю, что вы пережили ради этой встречи… Теперь я спрашиваю вас в последний раз: вы действительно хотите говорить со Скитальцем? Вы уверены, что это единственный для вас выход?

Эгерт вспомнил Фагирру, затем девушку в дилижансе, ставшую игрушкой для шайки разбойников, и только потом — Карвера.