Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

Игумен поручился, однако, едва очутившись на воле, Дионисий будто бы в Суздаль отправился, а сам же тайно покинул стольный град и сквозь Орду, не скрывая уже образа своего, поехал к морю, чтоб плыть в Константинополь. А прежде туда же со свитой верных сподвижников был отправлен духовник Митяй, ставший теперь наречённым митрополитом. За благоволением патриарха ехал, как князья ездили в Орду за ярлыком. Однако не с дарами и не с казной, но только с долговой распиской великого князя. Дмитрий, как и обещал, послал с ним чистые грамоты, куда след было вписать назначенный патриархом выкуп за тот самый ярлык.

Но был ещё один, тайно жаждущий сана первосвятителя, переяславский архимандрит Пимен, коего посадили на корабль вкупе с Митяем, дабы сопровождать его. Всем иерархам, ищущим власти, доступность её была так близка и прелестна, что затмевала всё — честь, достоинство, веру и разум, ибо сулила доходы, коих не сыскать в скудеющих приходах и пустынях. Сговорившись, сподвижники уморили Митяя в корабельной бане, вписали в княжеские грамоты Пимена, мол, Дмитрий желает его зреть митрополитом, однако, не имея в подкрепление ни золота, ни серебра, призадумались, зная нрав Макария: а ежели не рукоположит Пимена без выкупа? Вот будет маята! Как потом возвратиться и предстать перед князем? Всех закуёт в железа и бросит в юзилища! Но генуэзцы оказались тут как тут, они щедро ссудили архимандриту деньги, мол, как обретёшь сан митрополита, так и вернёшь потом.

С тем самозваное посольство и явилось к патриарху.

Тот получил генуэзское золото, означил, сколь следует записать в хартии, дабы ещё и с князя взять мзду, и рукоположил архимандрита в первосвятители. Поскольку же Дионисий Суздальский опоздал, однако в Константинополе имел много знакомств, обладал доверием и прибыл не пустым — с казной, то поселился на патриаршем дворе, боясь скорой расправы, коль вернётся в Русь.

И так опять стало сразу два митрополита Киевских и всея Руси. Был бы и третий, коль его бы не сгубили на корабле. Да и четвёртый был бы, коль пожелал, — епископ Суздальский, Дионисий. Но тот оказался смыслёным, предугадал грядущую свару, и рукоположения не искал себе, желая со стороны позреть, что приключится, когда Пимен и Киприан явятся в Москву.

Великому же князю и горевать по своему уморённому духовнику недосуг было: разбив Мамаево войско на Воже, он пробудил в темнике злобу, не знаемую прежде, и теперь след было готовиться к великой битве, которая стала неизбежна.

Церковная смута, обильно посеянная патриархами, всходов не дала. Едва придя в Коломну, новопоставленный митрополит Киевский и всея Руси Пимен, сгубивший Митяя, купивший сан, да ещё и обманом, был в долгах перед генуэццами и ко всему прочему по велению Дмитрия схвачен и посажен в юзилище на Чухломе. Однако более опасался сейчас не расправы князя, а фрягов, которые не свычны прощать долги, а сидение лишь усугубляет, ибо деньги взяты в рост значительный. А фряги на то и фряги, что везде найдут, от них и в Чухломе, в темнице княжеской, не спрятаться.

Позрев, что соперник в затворе пребывает, тогда наконец–то отважился и другой первосвятитель занять своё давно выкупленное место в Москве. Киприан явился с многочисленной свитой и обозом добра митрополичьего — злачёными ризами, убранством для покоев, дорогими причиндалами для службы и прочим скарбом. Мыслил уж в Чудовом поселиться, однако тоже был взят на подъезде к стольному граду и посажен в холодный каменный низ монастырский, где беспощадно зяб, клянчил шубу из своего обоза и ябеды писал то игумену Сергию, то патриарху.

Видя, что великий князь Московский не искусился церковными распрями, в них не погряз, после победы на Воже готовится к битве и ничему иному не внемлет, Константинополь всполошился. Сначала патриарх Макарий, затем и его преемник Нил требовали отпустить Киприана и поставить Пимена. Дмитрий вроде бы послушался, болгарина освободил. Тот же в страхе бежал из Москвы и даже обоз свой бросил, впоследствии пустив молву, будто князь его пограбил. И прибежав в Малую Русь, то бишь в Киев, оттуда предал анафеме московского князя, то есть отлучил от церкви и проклял. Однако и этим не пронял: Дмитрий как ни в чём не бывало ездил по удельным княжествам и войско собирал, а второй митрополит, Пимен, томился в Чухломе, отбиваясь от посыльных фрягов и считая, насколько каждый день его долг растёт.

Итак получилось, что более года, в канун Мамаева побоища и после него, русская митрополия была вдовствующей, имея двух митрополитов! Ею не управлял никто, никто не мешал, и этого было довольно, чтоб свершить великую битву.

Руси немного и надо, чтобы победить. Всего–то не управлять ею, а бросить вожжи.

Однако мир встрепенулся и затаился в предчувствии грядущей бури.

Отверженный церковью и проклятый великий князь вышел из всяческого повиновения! Подобной вольности никто не ожидал.

Но до срока великой битвы ещё было время, Мамай испытывал горячку после поражения на Воже. Его самый лучший воевода, мурза Бегич, отправленный пожечь и позорить Москву, дошёл лишь до брода через реку и здесь внезапно натолкнулся на выстроенную к битве рать Дмитрия. Она стояла на холме, открыто, ровно зазывая, и было опасно переправляться на глазах руси —осыплют стрелами и дротиками, а потом искрестят мечами что останется. Мурза остановил своё войско на противоположном берегу и так стоял долго, пока русь не покинула холм и не скрылась. Бегичу бы узреть, что его заманивают на другой берег, готовят ловушку, однако он самонадеянно погнал своих воинов через брод и удачно, без потерь, одолел реку. На другой стороне Вожи конница татарская сходу ударила по руси, вклинилась в ряды довольно — мурзе уже грезилась победа! Покуда пешие воины отбивались от конных татар, из ниоткуда–из трав степных, из воздуха, а то прямо из земли–являлись некие стремительные люди–тени в чёрном. Они подныривали под лошадей, или вовсе, ровно шары, катались между конских ног и резали им сухожилия. Когда же всадник выпадал из седла или спешивался, мгновенно сам угадывал на нож либо сражён был шипами наручей. И тщетно конники махали саблями и били копьями, пытаясь сразить ползучих, призрачных людей, незащищённых ни кольчугами, ни бронью. Клинки рубили траву, копья втыкались в землю, а лошади тем часом падали с криком, словно подрубленные, роняя всадников.

Треть конницы едва спаслась, отступив к реке, и тут русы ударили сами, прижав татар к воде. Мурза Бегич пожалел, что обманулся и переправился через Вожу, полагая, что русы испугались и битвы не желают. Сам слетел с коня и был сражён наповал не пикой, не копьём или ножом–ударом кулака, так что и череп развалился, ровно скорлупа.