Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов
Курганы-волотки кругом выстроились будто песцовые шапки высокие, а посередине того круга еще один, самый большой и высокий.
«Спят курганы темные, солнцем опаленные...» – вспомнилось Бармалею. И хоть волотки вовсе не казались темными, и солнце светило на них лишь отраженным светом, старая песня как-то сблизила и даже породнила его с этим волшебным лесом и этим Мерлым полем в самой его чащобе.
Вскоре и дом они разглядели, по правую руку. Стены белые, будто из снега сложены, окна, наоборот, темные, слепые, сам к лесу жмется.
Зачем анчутке дом? Он же не мерзнет!
– Надо всем вокруг дома встать, чтобы злыдень никуда не ускользнул, – сказал Гредень.
– Если он там, – засомневался Бармалей.
– Там! Я его чую! – уверил всех леший.
Как порешили, так и сделали, Выдвинулись к дому и по-быстрому, стараясь не шуметь и даже не дышать, дом тот окружили. Каждый возле своего окна встал, чтобы не дать анчутке шанс ускользнуть. Ежели упустить, ищи потом ветра в поле!
Гредень же напротив двери обосновался, изготовился.
Тут же стало видно, что и дверь не дверь вовсе, а вместо нее холстина висит, проем закрывает, и на окнах повсюду тряпицы понавешены. И из всех щелей из дома дым валит. Оказалось, все-таки мерзнет анчутка от мороза лютого, и чтоб совсем не замерзнуть, то ли печь в доме по-черному топит, то ли просто костерок запалил. Дымит что-то.
Перекинулись все взглядами, глазами перемигнулись.
– Готовы? – спросил Гредень и тогда же закричал во весь голос: – Эй, анчутка, негодник! Лихо дурноглазое! Выходи, как есть! Держи ответ за содеянное!
Анчутка будто только того и ждал, чтобы его позвали. Тут же из-за полога, точно театрального занавеса, выскочил и ну кочевряжиться. И так вывернется, и так извернется, и на месте не стоит, да все рожи противные корчит. А поглядеть на него, так и смотреть ведь не на что. Что-то такое, скособоченное, хламида на него неопределенная и бесформенная нахлобучена, а ноги без пяток он в валенки прячет, да на месте ему не стоится, все пританцовывает.
– Хозяин! – кричит весело. – А я все жду, когда же ты заявишься!
– Вот он я! – подбоченился Гредень.
– А почто же ты не спишь? – интересуется лихо, глумливо ухмыляясь.
– Так, с тобой разве поспишь!
– Так нет меня! – возражает анчутка. – Я от всех укрылся, никого не трогаю!
– И это правильно! Можешь и дальше тут на Мерлой поляне сидеть, никто тебя не тронет. Только верни то, что должен был сразу отдать, да что неправедно умыкнул!
Крутанулся анчутка, как вода в стакане, захрюкал, забулькал. И ну, дурачком прикидываться, мол, и я не я, и хата не моя.
– Это ты об чем? – спрашивает. – Об кукле деревянной беспокоишься? Так не тревожься, пустое дело, нет берендейки у меня! Ее Карачун забрал!
– Когда?
– Тогда! Как только, так и сразу!
– Врешь, анчутка! Не верю я, что ты мароту Карачуну отдал! Да он, злыдень, небось, и внимания не обратил на палку шутовскую. А ежели б и обратил, ты ее ему все одно не отдал бы.
– И то, правда! Эта палка – моя гарантия свободы. Мой выигрышный билет. Но коль я ее Карачуну не отдал, отчего ты думаешь, что отдам тебе?
– Ты же мне служишь!
– Уже нет! Я уволился!
– Но берендейка та мне принадлежит, и ты должен был ее сразу мне принести.
– Должен, не должен... Никому я ничего не должен! А кому задолжал, тем прощаю! Не отдам, сказал!
– Тогда я сам возьму, что есть моего владения! – сказал Гредень сердито. – Сам возьму!
– Стой, где стоишь! – закричал анчутка испуганно. – Не приближайся!
– А то, что будет?
– Сделай шаг только, и тут же палку твою в костер я брошу. Вот здесь у меня огонь горит, видишь?
– Что ж, лихо кособокое, – вздохнув, сказал Гредень. – Ты сам напросился. Сам вынуждаешь меня прибегнуть к крайнему средству. Не хотелось, но...
– Ой-ой-ой! – безостановочно продолжал кривляться анчутка. – Это к какому еще крайнему? Боюсь-боюсь!
– И правильно, что боишься! Потому что средство сие есть слово супротив тебя, анчутка. Специальное слово. Особенное!
Лицо тут у Гредня сделалось страшным, черным, а глаза вспыхнули огнями, не хуже, чем у лешего, или у того же Баюна в гневе его. Простер он десницу свою к Анчутке и, сосредоточась, стал слово специальное, к такому случаю подготовленное, молвить. Заклинание, называется.
– Чур! Чур! Чур! Лихо мое, лихо,
Будь смирно и тихо!
Однако не желал Анчутка смирно и тихо дожидаться, пока заклинание Греднево по рукам и ногам его свяжет, да в бараний рог скрутит. Завертелся лихоимец вихрем, подхватил берендейку, коей завладел неправедным образом, да и с другой стороны через окно выскочил. Убежать, улететь думал, ан не тут-то было! Не убежал, не смог! Волат могучан у окна того стоит и на Анчутку топор боевой наставляет и все норовит им в узкую грудь того ткнуть. Сталь отполированная в лунном сиянии огнем горит. А всем же известно, как Анчутка металла боится – вот он назад в окно и заскочил.
Поносился Анчутка по дому, пометался, ища выхода, да и в другое окну – скок! А там леший, руками машет, ногами топает, да без устали повторяет: «Чур меня! Чур меня! Чур меня!»
Не может Анчутка мимо лешего Андрейки проскочить! Не выносит он, когда его чураются.
Он обратно в дом спрятался, поносился по нему, дровишек в костерок подкинул, да и в следующее окно – скок!
А там Кот Баюн только и ждет, когда перед ним Анчутка появится. Он к встрече с лихом как надо приготовился, у него и солонка с собой была. Ведь все знают, что Анчутка соли на дух не переносит. Вот кот соль из солонки полными горстями черпает, да дорогу перед Анчуткой посыпает.
Для Анчутки соль – лучше умереть.
Не может Анчутка мимо Баюна пройти! Что ему делать? Он обратно в дом залетает да, не мешкая, к последнему окну бросается. Выскакивает наружу, а там его Бармалей встречает, начеку стоит.
Приготовился молодец злыдня кукишами сразить. Всем ведь известно, что
