Питер Бигл - Последний единорог

Рядом с Джой застыл Джон Папас. Старый грек учащенно дышал. Рот его приоткрылся, а голова покачивалась в такт музыке. Когда мелодия умолкла, Папас спросил, глухо и хрипло:

— Что это за вещь? Где ты ее взял?

— Она моя, — отозвался Индиго. — Я принес ее издалека.

— Должно быть, синтетика, — бросил Джон Папас. — Никакой природный материал не может создать такого звука. Это моя профессия, парень, и я в этом разбираюсь.

Индиго, не отвечая, шевельнул рукой, словно собирался спрятать рог обратно под ветровку. При виде этой картины у Папаса вырвался хриплый полувздох-полустон, как будто его ударили в солнечное сплетение. За полгода, пролетевшие с того момента, как Джой впервые переступила порог этого магазина, девочка ни разу не слышала, чтобы старый грек издал подобный звук или чтобы у него на лице появлялось выражение такой боли.

— Что ты хочешь за него? — тихо спросил Папас. Он снова потянулся за серебристо-голубым рогом и уронил картонный стаканчик — Джой запоздало сообразила, что хозяин магазина выполнил свое обещание и принес ей кофе. Стаканчик упал на пол, и горячие капли брызнули на ногу Джой, но девочка не шелохнулась.

Джон Папас встряхнул головой, явно пытаясь вырваться из плена грез, и тихо произнес:

— Я покупаю. Говори, сколько ты хочешь, — на этот раз его греческий акцент был куда заметнее обычного.

Индиго заколебался, впервые выказав признаки неуверенности.

— Он очень дорого стоит, мистер Папас.

Старый грек облизнул губы и произнес:

— Я жду.

Лицо Индиго по-прежнему сохраняло неуверенное — и даже обеспокоенное — выражение, и тогда Папас повторил, уже погромче:

— Ну, давай, говори — чего ты хочешь? Сколько?

— Золото, — сказал мальчик. — Я хочу золото.

И Джон Папас, и Джой удивленно уставились на него. Индиго слегка попятился и крепче сжал рог.

— В моем… моей стране нет такой штуки, как деньги, — сказал он. — Нельзя что-нибудь купить или продать за кусочки бумаги, как делаете вы. Но я много путешествую, и я знаю, что золото ценят повсюду. Вы должны заплатить мне золотом.

Джой громко рассмеялась.

— У мистера Папаса нет золота! За кого ты его принимаешь — за пирата?

Индиго повернулся к ней, и Джой отступила на шаг.

— Ни у кого больше нет золота, — сказала она. — Господи, про него только в книжках пишут!

Но Джон Папас вскинул руку, приказывая Джой молчать, произнес:

— Подожди, девочка, — а потом обернулся к Индиго. — Ну? И сколько золота?

К Индиго почти мгновенно вернулась его холодная самоуверенная улыбка.

— А сколько у вас есть?

Старый грек открыл рот и тут же закрыл обратно. Индиго же продолжал:

— Если золото и редкость, этот рог — еще большая редкость. Уж поверьте мне.

Джон Папас долго молчал, глядя на подростка, потом кивнул и произнес:

— Подожди здесь.

С этими словами он развернулся и исчез в полумраке мастерской. Джой услышала, как открылась и закрылась дверь крохотной комнатушки, служившей Папасу канцелярией. Джой осталась наедине с Индиго. Девочке сделалось неловко, как будто ей поручили занимать какого-нибудь занудного родственника. Она уставилась в пространство, стараясь не встречаться взглядом с тревожащими глазами Индиго. Через окно витрины Джой открывался вид на скучную, разомлевшую от жары улицу. Мимо со скрежетом проносились машины. Время от времени захваченные уличной толчеей случайные прохожие проскакивали совсем рядом с витриной и тут же удалялись — словно рыбки, кружащие по аквариуму. Но в отсвете мимолетной улыбки Индиго до тошноты привычный заоконный мир начинал казаться таким же нереальным, как тот мир, куда каждый день исчезали родители Джой. Джой искренне обрадовалась, услышав, что Джон Папас возвращается.

— Золото! — произнес старый грек. — Ты хочешь золота, паренек? Ну так Папас покажет тебе золото!

Под мышкой Папас держал деревянную шкатулку, длинную и почти плоскую. Она напоминала этюдник, с какими ходят художники, — даже пятна краски наличествовали. Когда Джон Папас поставил шкатулку на прилавок, Джой услышала, как внутри что-то звякнуло, глухо и тяжело. От этого звука у Джой запершило в горле. Казалось, что никакой замочной скважины в шкатулке нет, но Джон Папас все же воткнул куда-то маленький ключик с двойной бородкой и бесшумно повернул. Потом он откинул крышку, и Джой увидела, что шкатулка наполовину заполнена старинными монетами, размером от десятицентовика до серебряного доллара. На некоторых красовались какие-то изображения и надписи, другие были стерты, как галька на берегу, но все эти монеты имели тускло-желтый оттенок, тот же, что у латунных петелек шкатулки. Монеты были совершенно сухими, но все же от них исходил едва уловимый запах сырости. Они пахли землей.

— Драхмы, — сказал Джон Папас. — Гинеи, кроны, соверены, полуорлы. Тут есть и дукаты, и дублоны — как в пиратских книжках! — Боже милостивый — даже моидоры! Этого хватит за рог, даже с лишним.

Губы Папаса побелели и растянулись, обнажая зубы.

Поймав взгляд Джой, Папас хрипло пояснил:

— Это не мое, Джозефина Ривера. Досталось от отца. А тому — отчасти — от его отца. Мы — греки. Это значит, что ты никогда не знаешь, когда придется быстро убегать. Покупать паспорт, визу, подкупать капитана, полицейского, пограничника. Никто тебе не поможет, никто и никогда — только золото. Только золото! — Папас яростно встряхнул шкатулку, и монеты снова глухо звякнули.

Индиго взял несколько монет и принялся рассматривать, вертя в руках.

— Мой отец — он отдал это мне перед смертью, — сказал Папас. — До сих пор я не потратил ни одной. Нет, ни одной — хоть иногда очень надо было. А теперь отдаю за рог все. Бери, парень! — и он ткнул шкатулку чуть ли не в лицо Индиго.

Мальчик переводил взгляд с Папаса на Джой и обратно. Время от времени он с любопытством поглядывал и на монеты, но Джой показалось, что в безмерной глубине темно-синих глаз снова заплескалось прежнее беспокойство. Не отрывая взгляда от Джой, Индиго, хмурясь, зачерпнул полную пригоршню монет.

— Бери! — нетерпеливо повторил Джон Папас. — Не сомневайся — тут все настоящие. У любого перекупщика ты получишь за них хорошую цену, а у коллекционера — еще больше. Вот, — Папас всунул шкатулку в руки мальчишке и потянулся к серебристо-голубому рогу.

— Нет! — резко произнес Индиго. — Нет, этого мало!

Неожиданно он развернулся и ткнул рог в руки Джой. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и Джой ощутила мягкую жаркую дрожь.

— Играй! Покажи ему, почему этого мало!

От рога пахло далекими цветущими лугами. Как только рог коснулся губ девочки, они с Джой слились воедино. Они вместе чувствовали, вместе творили музыку, и ничто не разделяло их. Джой даже не замечала, что дует в рог, не пыталась сложить звуки в мелодию. Музыка просто зазвучала, и все. Нет, она была всегда и всегда текла через Джой, танцуя, как вода в ручье. И было что-то еще, что-то вокруг, долгожданное и пугающее, нечто такое, что Джой непременно увидела бы, если бы открыла глаза. Но она зажмурилась в тот самый миг, когда начала играть, и продолжала держать глаза закрытыми, потому что какая-то ее часть все это время боялась, боялась безрассудно и слепо.