Эндрю Николл - Добрый мэр

По вечерам Агата готовила у себя на Александровской улице мужскую еду, чудесные яства, а утром приносила их на работу в эмалированном контейнере или в горшочках, которые в трамвае держала на коленях. Отдавая их Тибо, она говорила: «Съешьте это», или: «А вот вкусный суп», или: «Попробуйте этот пирог. Вы совсем не заботитесь о себе».

Вечером, когда Агата стояла у плиты и думала о Тибо, он сидел у себя на кухне, ужинал и думал о ней. Вечером, садясь за стол, чтобы съесть приготовленные ею кушанья, Тибо размышлял, помнит ли она те свои слова о еде и о любви. И открывал вечернюю газету.

Вечером, переливая суп в чистый горшочек, который Тибо вернул ей утром, Агата размышляла, помнит ли Тибо ее слова о еде и любви. И выливала остатки в тарелку Стопака.

И это значило, что каким-то непостижимым образом они все время были вместе, и на работе, и дома; и при этом они все время думали: «Это должно случиться».

Они шли под руку по Замковой улице по направлению к «Золотому ангелу» и думали: «Это должно случиться сегодня».

На обратном пути они спешили пересечь продуваемую ледяным ветром Ратушную площадь и думали: «Это должно случиться сейчас».

Каждый вечер, стоя у раковины в пустой кухне, Агата говорила себе: «Это должно случиться завтра».

Вытирая полотенцем свежевымытую тарелку, в которой Агата передала ему пирог, Тибо шептал: «Я знаю, это случится завтра».

В долгие выходные, когда обедов в «Золотом ангеле» не было, они бродили по рыбному рынку, часами разглядывали витрины универмага Брауна или бесцельно разгуливали по парку имени Коперника, надеясь, что могут случайно (по чистому стечению обстоятельств, вы же понимаете) встретиться, и каждый из них снова и снова повторял: «Это должно случиться».

Когда Тибо приносил ей консервированные оливки (которые она не любила), порванный путеводитель Бедекера с картами Далмации, окна, занавески и орнаменты для ее записной книжечки, когда он входил в кабинет, когда соприкасались их руки, лежащие на скатерти, Агата понимала: это должно случиться.

Когда Агата приходила на работу, источая аромат особенного мыла, которое он купил для нее, когда она открывала коробочку с рахат-лукумом, зажимала кусочек между указательным и большим пальцами, обволакивала его губами, смотрела на Тибо взглядом, источающим удовольствие, и ничего не говорила, когда в воздухе плавало благоухание «Таити», когда она входила в кабинет, когда соприкасались их руки, лежащие на скатерти, Тибо понимал: это должно случиться.

И Тибо, сидя у себя дома и слушая, как осенний ветер тихо звонит в колокольчик у калитки, и Агата, лежа в холодной постели и представляя, что это не ее руки трогают ее тело, — оба говорили: «Это должно случиться. Скоро».

Но никто из них, ни добрый мэр Крович, ни госпожа Агата Стопак, никогда не говорили: «Сегодня я это скажу!» Ни разу за два месяца с лишним. Ни в конце сентября, ни в октябре, ни в ноябре, когда стены в универмаге Брауна украсили гирляндами и заводные птицы запели на его почти уже легендарной рождественской ели, ни в декабре, когда Агата начала терять терпение.

По правде сказать, госпожа Агата Стопак была раздосадована и даже немного злилась. Возможно, причиной этого отчасти было время года. Было холодно, а Агата терпеть не могла мерзнуть. И еще она терпеть не могла топать на работу в галошах, а не в своих любимых туфельках, которые так удачно подчеркивали форму ноги. К тому же декабрь — конец года. Это огорчало ее. Это означало, что начнется еще один год со Стопаком, еще один год в пустой постели (если не считать Ахилла), еще один год без ребенка и без любви.

И вот однажды утром, пока Агата шла на работу в холодных резиновых галошах, она разожгла в себе настоящую ярость. Еще только проснувшись, она заметила, что где-то рядом с сердцем тлеет маленький злой уголек. В трамвае она неустанно его раздувала, а сойдя на Замковой улице, подложила в огонь несколько тонких «Да что с ним такое?» и хорошенько высушенных «Или дело во мне?», а сверху полила эту охапку горючим «Он что, не видит?» К тому моменту, как она села за стол, пламя полыхало вовсю.

Сев за стол, Агата стряхнула галоши. Они отлетели в сторону и косолапо застыли у стены, словно бы некую невидимую школьницу поставили в угол за провинность. Когда пришел Тибо и весело, как всегда, с ней поздоровался, она в ответ промолчала. Тибо успел дойти почти до двери своего кабинета, прежде чем понял это. Тогда он остановился на пороге, оглянулся и спросил:

— С вами все в порядке?

— Все отлично, — холодно ответила она.

Тибо подошел к ее столу.

— Точно?

— Несомненно. Что могло со мной случиться? Все отлично.

— Хорошо, — сказал Тибо, ушел в свой кабинет и сел за стол.

Агата пришла через несколько минут. Она бросила на стол перед Тибо пачку писем и протянула ему фарфоровую миску.

— Пирог с рыбой.

Тибо взял миску и улыбнулся.

— Спасибо, Агата. Вы меня балуете.

— Несомненно. Мы пойдем сегодня обедать?

— Конечно.

— Конечно? Почему «конечно»? Вы меня еще не приглашали! — И Агата решительно вышла из кабинета.

Тибо вздохнул, встал и пошел за ней.

Она уже сидела за столом и резкими движениями раскладывала бумаги по стопкам.

— Простите меня, — сказал Тибо. — Вы совершенно правы. Я не должен был считать ваше согласие чем-то само собой разумеющимся.

— Хм! — сказала на это Агата.

— Агата, если у вас нет других планов, я был бы счастлив составить вам компанию за обедом.

— Да. Хорошо. Было бы славно.

— Агата, я сделал что-то не так?

Агате чуть не пришлось в буквальном смысле слова прикусить язык. Ей хотелось вскочить со стула, схватить его за лацканы пиджака и закричать: «Тибо, ты НИЧЕГО не сделал. Целых три месяца сплошных обедов — и ты не сделал ровным счетом ничего. Я что, невидимка? Ты меня не видишь?» Однако вместо этого она сказала:

— Нет, Тибо. Вы ничего не сделали.

— Точно?

— Да.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Мне нужно сходить на заседание библиотечного комитета. Оно займет все утро.

— Да.

Больше она ничего не сказала и даже не посмотрела на него, а только положила в пишущую машинку новую стопку бумаги с эмблемой Городского Совета.

— Хорошо. Тогда до встречи в час.

~~~

На заседании библиотечного комитета Тибо лишь краем уха прислушивался к дискуссии членов Совета о том, сколько книг следует заменить в этом году, что делать со старыми и какие купить новые, и следует ли штрафовать школьников, если они слишком долго задерживаются с возвратом. Он с беспокойством думал об Агате и вспоминал свою вчерашнюю находку. Вчера вечером он обнаружил в одном журнале фотографию двух фарфоровых кошечек, разрисованных пышными розами и с глазами из зеленого мрамора. Сейчас они, вырванные из журнала со всей возможной аккуратностью и готовые попасть в Агатину записную книжку, лежали у него в бумажнике. Они ему помогут, решил Тибо. Что бы там ни случилось, он все исправит. Все снова будет хорошо.