Айя Субботина - Сердце мертвого мира

  Девушка смолчала. Да и что было говорить? Разве не правду говорят, что старые люди чуют свою смерть не хуже, чем натасканная собака - добычу? А Ванда и вправду казалась уж наполовину мертвой.

  Хани усадила ее в кресле, подложила пару поленьев в огонь, завернула ноги шкурой.

  - Садись, - велела фергайра. - Буду диктовать тебе, что писать. А ты помалкивай и гляди, чтоб никакой путаницы не вышло в словах.

  Девушка села за стол, стряхнула с бумаги пыль. Хотела выбрать перо, но опять подступил жар. В этот раз следом за ним пришло головокружение. Она сглотнула, тронула себя за щеки, чувствуя, будто сквозь коду проступает вода. Но ладони оказались сухими. Перед глазами поплыло. Хани взяла первое же попавшееся под руку перо, обмакнула его в чернильницу.

  - Глупая ты, - сказала вдруг Ванда, и снова поддалась кашлю. Казалось, он вот-вот разорвет ей грудь, вырвется на свободу, чтоб выискать в холодных стенах башни новую жертву. На губах старой женщины проступила розовая пена. Ванда облизнула ее и потребовала, чтоб девушка подала ей курительную трубку.

  Хани выполнила и это указание, хоть краски окружающего мира стали стремительно смешиваться, размывать очертания предметов. На обратном пути к столу, девушка чуть не перевернула жаровню, неосторожно задев носком сапога край треноги.

  - Так и знала, что изведут они тебя, - произнесла Ванда. - Фоира с первого дня тебя невзлюбила, признала небось.

  - Что признала? - Хани остановилась, так и не найдя сил добраться до стула. Оперлась ладонями о столешницу, стараясь справиться со слабостью. Ноги дрожали, колени и плечи занемели, будто она стала больше не хозяйка своим рукам и ногам.

  - Ты на мать свою похожа уж больно, - нехотя проворчала старая фергайра. - Я когда тебя увидала, тогда, еще прошлой весной, сразу поняла, что не просто так ты пришла в Белый шпиль. Нельзя утаить то, что рождено в похоти и из поганой крови вышло.

  Хани опустилась на колени, обхватила ножку стола, будто последнюю опору, единственную надежду когда-нибудь снова встать на ноги. В ушах эхом расходился шум, и рос с каждым ударом сердца. Хани приходилось собирать все остатки сил, чтобы не поддаться сонливости, что граничила с первым ростком острой боли. Словно кто-то неторопливо вспарывал ее живот.

  "Изведут, изведут..." - слова Ванды отпечатались в мыслях Хани, точно клеймо. Вот значит откуда слабость. Тот кубок с вином. Когда она пришла в зал, на столе уж все было подготовлено, никто не разливал хмель из общего меха. Значит, вот каким способом фергайры решили избавиться от порченой колдуньи.

  Откуда-то издалека, словно подначка невидимого досужего наблюдателя, пришло видение. Вот она, вся точно в красном, отражается в хмельной глади. "Не пей! Брось!" - твердит отражение, безмолвно.

  - Мать твоя странной была, а ты вся в нее. Будущее видела, вещала все, что ей будто бы боги послали. Эрбат ей чего в хо нашепчет, то Вира подскажет, то Лассия посоветует. Долго она отойти не могла, после того, что натворила.

  "Говори скорее старая карга!" - хотелось закричать Хани. Вместе с новым приступом боли, пришла злость. Ярость, от которой хотелось захлебнуться. Комната подернулась серой завесой, пустотой, в которой сгинули радом все краски.

  Никогда прежде девушка не чувствовала такой злости.

  Никогда прежде не слышала она о той, что дала ей жизнь.

  А фергайры знали. И помалкивали. Почему?! Хани не сразу поняла, что в отчаянии произнесла вопрос вслух.

  - Почему, говоришь? - Ванда пыхтела трубкой; густой запах дыма стремился к девушке, окуривал ее и без того задурманенную голову. - Потому что мать твоя тебя извести хотела, в реку бросила, Велашу в услужение. Только вот не взял тебя Одноглазый. И то понятно почему - зачем ему в своем царстве порченная светлая колдунья? Думая я, что ошиблась, а ведь вон как вышло - не трогает тебя вода, будто заговоренная ты.

  - И что с того? - простонала Хани. Жар в который раз сменился ознобом, зубы застучали.

  - Откуда мне знать? - Ванда закряхтела, посмотрела на девушку пустыми глазами, словно не видела, как та чуть не корчится у ее ног. - Боиг тому свидетели - не хотела я, чтоб так все вышло. Нельзя жизнь отнимать без согласия богов, а они тебя, отчего-то, берегут. Только кто ж теперь слушает старую немощную Ванду? Фоира место мое займет, заправлять будет и свои порядки наставит. Я свое отжила, последнее хорошее дело сделала - авось зачтется мне, когда встану перед Гартисом для расчету. А ты, видать, следом за мною пойдешь. Жалко тебя, да только все равно нет тебе места нигде в этом мире. Ни тебе, ни таким, как ты. Через вас Шараяна злодейничает. А то, что сестры за тебя совершили скверное деяние - боги их по своему рассудят, и владыка мертвого царства все припомнит.

  Это конец? Хани теперь почти лежала. Боль отступила, оставив после себя слабость. Девушка чувствовала, как сквозь невидимые порезы из нее медленно вытекает жизнь. Страха не было. Сколько уж так случалось, что слуги Гартиса обступали ее, готовые утянуть за собой, как только истает последний вздох. И каждый раз она оставалась жива.

  Старуха, словно забыла о ее существовании. Докурила трубку, поднялась, проклиная старость и себя саму, за то, что дожила до такой немощи. Вытрусила остатки курительных трав в жаровню.

  - Видать, придется самой письмо Берну написать, а потом уж и отходить спокойно, - бухтела она, перемежая слова кашлем и стонами боли. Ванда переступила через Хани, присела на край стула.

  Потом была длинная тишина, в которой был слышен лишь приглушенный скрип пера, да хриплое сопение старой фергайры. Хани молчала. Берегла силы. Спасение обязательно придет, нужно только дождаться.

  Когда Ванда закончила, в небольшое окно под потолком уже заглядывало утро.

  Дверь комнаты скрипнула, послышался торопливый шум шагов, прерывистое дыхание.

  - Сестра, гонец правду сказал. Нужно в Зеркало поглядеть. Пока еще не поздно.

  Хани не признала голос, а фергайра, если и заметила ее, лежащую на полу, не придала тому значения. Выходит, подумал девушка, мучаясь острым жалом боли, что нещадно кололо ее в самое нутро, они все решили, всеми голосами.

  - Отойти спокойно не дадут, - недовольно заворчала Ванда и поднялась из-за стола.

  Девушка могла поклясться, что слышала, как скрипнули старые кости. Ничего не говоря, Ванда медленно, опираясь на палку, вышла.

  "Наверное, считает меня мертвой", - подумала Хани. И на всякий случай попробовала пошевелить руками и ногами. Медленно, точно ватное, но тело поддавалось, слушало, неохотно, как малый ребенок. Девушка ухватилась за ножку стола, попробовала подтянуться, поднять вдруг ставшее невероятно тяжелым, тело. С первого раза не вышло: ладони соскользнули, не выдержав веса. Под кожу зашли занозы, но Хани почти не почувствовала боли.