Сергей Смирнов - Цареградский оборотень. Книга первая

Теперь когда княжичу хотелось спать, он уже не забивался в уголок каморки, а засыпал где придется — то среди мешков с мехами, накупленными у кривов, то на персидских тюфяках. И хозяева их добродушно усмехались, показывали на маленького варвара пальцами и набрасывали на него свои диковинные одежды, пахшие пряной сыростью.

Однажды жесткая рука хозяина корабля ухватила Стимара за плечо и вытянула его из уютной норки среди мягких мешков. В темной глубине пустого сна малой обрадовался доброй, хоть и чужой силе, открыл глаза и обомлел. Тучей надвигался на корабль берег, весь облепленный невиданными домами. Огромные, выпукло-золотые купола, младшие братья Солнца, светились в светло туманившемся небе над глинистой, неподвижной рябью крыш.

Слабые порывы ветра приносили с берега звон, такой же пряный, как ромейские травы, и княжичу привиделось множество чудесных кузниц, где кузнецы серебряными молоточками выковывали ромейские монеты, которым нет на свете никакого счета. Про каменные домики с рябыми глиняными крышами княжич подумал, что это — домики мертвых.

— Ирий? — спросил он.

— Ирий, ирий… — часто закивал хозяин корабля.

Берег близился, увеличивая все свои чудеса, чтобы их легче было разглядеть, потом разделился надвое, приглашая корабль в широкую реку[77]. Княжич вспомнил старшего брата и очень пожалел, что отсюда Коломиру ничего нельзя показать.

Стада каменных домов неторопливо бродили по берегам, общипывая круглые валуны. Некоторые паслись привязанные к высоким столбам с резными птичьими гнездами на вершинах. В гнездах сидели большие каменные птицы. Княжич заметил также очень высоких и совершенно неподвижных людей, светившихся неживой белизною. Наверно, то были пастухи и стражи ирия.

Чудеса кишели и на самой реке. Вся она пестрела кораблями и лодками. Одни взлетали в небеса, превращаясь в птиц, другие кружились по воде, распустив крылья-паруса, расписанные зверями, орлами, рыбами и страшными чудовищами. Чудовищ княжич теперь совсем не боялся. И все эти звери и чудовища весело охотились друг за другом, перескакивали с паруса на парус, с полотна на полотно и ныряли быстрее своих теней в воду, ничуть не тревожа ее и не поднимая брызг.

И все чудеса, что видел княжич, трепетали и рассыпались, как с воза отцовской добычи, и сверкали в пряном звоне, висевшем радугой между берегами неподвижной, как и стражи ирия, реки.

А потом потянулась по правому берегу великая стена-тын такой вышины, что сколько не громозди друг на друга деревянных тынов Большого Дыма, все равно до верху не хватило бы. А в каждой исполинской веже запросто уместились бы все вежи Турова града вместе с гулявшим между ними ветром и переплетенными в небесах над градом дорогами птичьих стай.

Тот великий тын был сложен из обтесанных камней, таких больших, что сложить их могли не люди, а только те белокожие стражники-пастухи ирия, что замерли в дозоре на пределах ромейского града. И тянулся тын так долго, что княжич, не выдержав своего столь же долгого изумления, снова нестерпимо захотел спать.

Хозяин корабля щелкнул княжича большим пальцем по подбородку, и тот, очнувшись от испуга, клацнул зубами.

— Рыба заскочит, — сказал навклер на своем языке, хрипло посмеиваясь, будто беззлобно рыча.

Берега вдруг опять стали расходиться, и княжич оробел, подумав, что хозяин корабля обманул его и до ирия придется переплывать еще одно море. Но человек, у которого зубы или плясали в улыбке, или, при гневе, строились во рту, как войско, шумно вздохнул, мощно напрягся всем телом, до самого неба вскинул свою темную руку и схватил весь корабль каким-то одним властным словом.

Тут же мощно напрягся и весь корабль. Вздулись мышцы и узлы жил на руках кормчего, и тупой комель руля двинулся вбок. За кораблем раздался гул воды, и тень мачты шагнула от кормы к носу. Корабль заворачивал вправо, к земле, откуда доносился плеск волн, теперь совсем похожий на тот шум, который слышал княжич в глубине раковины, уже забытой морем.

Все громче и оживленнее становились голоса людей на корабле. Все разом принялись ходить по нему, весело толкались и широко разводили руки, уже не боясь мешать друг другу. Княжич поддался общему движению, но не знал, куда деваться. Все радовались, и княжичу хотелось радоваться вместе со всеми. Он даже распустил свой аланский пояс и стал взмахивать им так же, как все взмахивали своими поясами перед тем, как подвязать ими новые, праздничные одежды.

Уже не хватало глаз, чтобы объять весь чудесный берег, приближавшийся и уже заполонивший собой все утро и все улыбки тех, кто вернулся на свою родную землю.

Княжич догадался, что на берегу придется проститься разом со всеми и все разойдутся в разные стороны, как веселые бродники. Вот-вот рассыпется на берегу корабельный род, и он тогда опять останется один. Но в общей радости он пока не знал, куда девать свою тревогу, она нигде не умещалась — ни в душе, ни в дорожной мешке, ни, тем более, в маленьком поясном кошельке.

Наконец с радостным грохотом съехали на твердую землю сходни.

Княжич заглянул через борт и затаил дыхание. Настоящей земли внизу не было, а был лед — очень белый, ровный и гладкий. Стимар не испугался. Он сразу подумал, что в ирии лед, такой красивый и чистый, не тает и летом, а зимой в ирии, среди снегов, наверно, цветут луга, распускаются листья на деревьях и круглый год зреют яблоки. По льду теперь и придется идти до каменной крепостной стены, до самых ворот.

Только Стимар подумал, как ворота стали отворяться, и на пристань двумя вереницами вступили воины в белоснежных одеждах и таких же ослепительно белых, высоких шапках. Каждый воин высоко в руке держал золотую секиру, и у каждого на груди, извиваясь по-змеиному, сверкала золотая цепь. Между вереницами воинов, чуть позади них, из ворот появился человек, очень напоминавший ромея Агатона.

Княжич так и подумал с облегчением: ромей Агатон добрался до своего ирия и теперь встречает его на берегу. Борода у него, правда, стала покороче, а одежда побогаче, чем у живого Агатона, и выглядел он помоложе покойника, но так оно у ромеев и должно быть.

Корабельная стража, торопливо загремев по сходням, выстроилась на льду. Хозяин корабля, чинно и смешно приседая, спустился на ледяной берег и, пройдя между своими стражами, поклонился ромею, будто холоп перед самим князем — как никогда не склонял голову перед живым Агатоном. Таков, видно, был закон в ромейском ирии, где все живые ходили в холопах у мертвых.

На богатых одеждах ромея сверкнули звезды, не гаснувшие при сиянии Солнца. Он поднял руку. Тогда хозяин корабля выпрямился и подойдя к господину ближе, повернулся и твердо указал перстом на княжича. Ромей поднял взгляд на корабль, и Стимар снова затаил дыхание, видя, что этот Агатон совсем не так добр, как тот, что переплывал море. Он подумал, что мертвому тоже нелегко сразу признать живого, даже если оба прожили вместе на земле всю жизнь.