Вспомни меня - Челси Бобульски
Я не хочу в это верить.
Я не поверю, что после всех этих лет я переживу это, а он — нет. Потому что тогда в чём был смысл? Зачем нам снова находить друг друга только для того, чтобы, в конце концов, потерять?
Он крепко обнимает меня, пока мы смотрим на восход солнца, как будто он может помешать миру разделить нас, просто отказавшись отпустить. И когда солнце, наконец, выходит из-за горизонта, окрашивая небо в розовый, лавандовый и оранжевый цвета, это самое прекрасное, что я когда-либо видела.
Потому что Алек всё ещё здесь.
И я тоже.
Алек вскакивает, тянет меня за собой и разворачивает. Он воет на солнце точно так же, как в ту ночь, когда мы выли на луну на этом же пляже в 1907 году, и в своей радости он падает на колени, отпуская меня.
Словно в замедленной съёмке, я чувствую, как его руки отстраняются от меня — чувствую, как связь между нами разрывается. Моё сердце сжимается в груди, приближаясь к скрежещущей, мучительной остановке.
И затем …
Я падаю, медленно, стремительно, на песок.
Последнее, что я вижу, это Алек, склонившийся надо мной и кричащий, но я не слышу его из-за льда, разрывающего мои вены.
«Остановись, — думаю я, когда в глазах начинает темнеть, а дыхание застревает в груди. — Остановись».
Но темнота заполняет мои глаза, как дым, заглушая свет.
Ещё одна жизнь,
ещё один шанс,
ещё одно будущее,
ушло.
* * *
Я вспомнила.
Не всё. Всё ещё есть пробелы — пятна тумана, переходы и мосты, которые я не могу полностью связать, — но этого достаточно. Алек смотрит на меня с другого конца комнаты, ожидая, что я что-нибудь скажу.
Его имя — молитва на моих устах.
— Алек.
Я бросаюсь в его объятия. Я ожидаю, что он крепко обнимет меня, притянет к себе, как луна притягивает прилив. Я жду, что он поцелует меня в макушку, в щёки, в губы. Чтобы окутать нас друг другом и сказать «привет» и «прощай» на одном дыхании, как мы делали это много раз раньше.
Но его руки остаются по бокам.
Я отстраняюсь от него.
Его глаза выдают его мысли: двигайся медленно — говори тихо — будь настороже.
— Ты сохранил фотографии, — говорю я, побуждая его заговорить.
Чтобы успокоить меня.
Чтобы впустить меня.
— Я хотел разорвать их.
— Но ты этого не сделал.
Я помню, как подвешивала их не по сезону холодным и дождливым августовским утром летом 2003 года. Когда Алек спросил меня, что я делаю, я сказала ему, что это был мой запасной план на случай, если у меня ничего не получится. Напоминание ему, что я вернусь, что это не будет прощанием навсегда.
Но я была так уверена, что наш план сработает. Предполагалось, что это будет на всякий случай. Что-то, над чем мы посмеялись бы позже.
Вместо этого они висели здесь, над его кроватью и над его жизнью, в течение следующих шестнадцати лет.
Я не могу снова возродить такую надежду только для того, чтобы у меня её отняли. Нельзя просить меня об этом.
Я делаю шаг назад.
— Ты не рад, что я вернулась, — шепчу я. — Да?
— Конечно, я рад. Я просто…
Он проводит рукой по волосам и резко, прерывисто выдыхает, его глаза наполняются слезами.
— У меня нет сил терять тебя снова.
Я беру его руки в свои, точно также как это сделал он той ночью в коридоре пятого этажа, когда умолял меня провести как можно больше времени вместе до конца того лета более ста лет назад, неосознанно приводя в движение наши судьбы.
— У нас нет выбора.
Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, обнимает меня одной рукой и притягивает к своей груди. Мы стоим вот так, воспоминания и горе окутывают нас, нашептывая сомнение и страх в наши сердца.
Но мы должны верить. В нас самих. Во второй шанс. В любовь.
Мы должны бороться.
— Что нам теперь делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Алек, кладя подбородок мне на макушку. — Боже, помоги мне, я не знаю.
ГЛАВА 47
НЕЛЛ
В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ЧАСА МЫ С АЛЕКОМ сидим, прижимаясь друг к другу, в его комнате, перебирая воспоминания, наводняющие мой мозг. Алек восполняет недостающие фрагменты, которые сливаются воедино на протяжении стольких жизней, и винтики, которые временем были утрачены. Его голос становится сильнее по мере того, как он говорит, как будто принятие мер в этом простом деле дало ему уверенность, цель, что-то ещё, кроме как стоять там и ждать, когда наступит конец. Но он по-прежнему не смотрит мне в глаза и вздрагивает от моего прикосновения, как раненая птица.
Ему слишком много раз причиняли боль, и я не знаю, как исцелить его боль.
В 1923 году, когда я впервые вернулась, меня звали Элис. Я была яркой молодой девушкой, джазовым младенцем Бурных двадцатых. Проведя годы своего становления под нависшей угрозой войны и навсегда попрощавшись со своим братом Джоном в тот день, когда он отплыл в Европу, чтобы сражаться в окопах, я погрузилась в колдовской абсент и блестящие вечеринки. Мои родители беспокоились обо мне, но мне было всё равно. Это был единственный способ, которым я могла смириться с тем, что так много парней, которых я когда-то знала и любила — или даже тех, кого я знала и ненавидела, — уходят на фронт и никогда не возвращаются.
Я собиралась наслаждаться каждой последней секундой своей жизни в честь них, даже если я не всегда могла помнить эти секунды, и даже если в темноте ночи, когда у меня кружилась голова, и рыдания сотрясали моё тело, маленькая часть меня знала, что это было не что иное, как трусость с моей стороны. Способ спрятаться от всего, что произошло, и от всего, что никогда не случится, теперь, когда Джона не стало.
Когда мои родители решили, что семейный отдых в «Гранд Отеле Уинслоу» — это именно то, что нам нужно, чтобы двигаться дальше, я не стала спорить. Что может быть лучше летних дней, проведённых на пляже, и летних ночей, посвященных танцам под рэгтайм группы «Оркестр Палаточного города»?
Что касается Алека, то он провёл шестнадцать долгих лет в ловушке в отеле, не подозревая, что он не единственный, кто проклят. Когда я, как призрак, вернулась в
