Ника Ракитина - Крипт

— Что же вы, начинайте.

Болард задумчиво чистил апельсин. Майка молчала. Рот у нее был приоткрыт точно так же, как у давешнего парня в ее постели. Болард вспомнил его потное лицо, хлипкие усики, и передернулся. Нож, скользнув, глубоко вскрыл кожу на левой руке, хлынула кровь. Майка пискнула, полезла к барону с салфеткой. Он подался назад со стулом, едва не опрокинувшись навзничь. Вырвал салфетку, перетянул царапину, завязал узел, помогая себе зубами.

— Вот что, дона. Я не создан для семейной жизни. Я ненавижу, когда меня спрашивают, где я был, с кем и сколько времени. Я ветрен, я могу завести любовницу, и не одну. Я буду ужасно занят по должности. И вовсе не желаю, чтобы жизнь превратилась в ад: ни ваша, ни моя. Поэтому нам лучше прямо сейчас расстаться. Так будет честно.

Майкины губы задрожали:

— Б-боренька…

— Кто-нибудь!! — теряя остатки терпения, заорал он. В гостиную, трясясь осиновым листом, влетел новый управляющий.

— Отведите дону наверх! Пусть служанки собирают ее вещи. Завтра не позже шести утра она должна уехать в Эйле к отцу. Не бойся, — не глядя на рыжую, кинул барон небрежно, — денег я тебе дам и письмо с объяснениями Виктору напишу. Пусть дуэль.

Майка медленно сползла на пол в глубоком обмороке.

Ранним утром следующего дня, не задержавшись ни на минуту против приказа, большой хорошо вооруженный отряд покинул столичный дворец барона Смарды, направляясь на север, в замок Эйле. С Майкой ехала, кроме того, надежная служанка, и на поводных конях везли сундуки с имуществом. Рыжая точно окостенела: по приказу спала и бодрствовала, спешивалась и скакала верхом, глотала похлебку и кашу из общего котелка, отвечала на вопросы и молчала. Под конец дороги даже стала улыбаться краешками губ, и у служанки, возмущенной жестокостью Боларда, отлегло от сердца.

Дона Виктора графа Эйле и Рушиц дома не было, он усмирял крыжаков-недобитков на северной границе и мог не появиться в замке до начала октября. Поворчав, командир эскорта передал девчонку, деньги и запечатанный пакет управителю. Вежливо попрощался с несостоявшейся баронессой Смарда и на следующее утро пустился в обратный путь. А Майка осталась.

Глава 37.

1492 год, август. Настанг.

Переулок был запружен толпой. Голова длинной очереди терялась в приделе переданной мессианам церкви — над треугольным козырьком портала сиял на солнце золотой восьмиконечный крест, — хвост заворачивался между тесными заборами и выползал на Кожевенный тракт. Очередь постоянно росла: за счет разносчиков, уличных мальчишек, праздношатающихся донов. Недовольные препятствием возчики, переговорив с людьми, тоже привязывали к коновязи своих лошадок и присоединялись к остальным, увеличивая вавилонское столпотворение.

"Несанкционированный митинг, блин", — подумал Болард, разглядывая румяного мужика в расхристанной цветастой рубахе. Мужик выпал из толпы с довольным выражением на лице и сапогами под мышкой и опять устроился в хвост. Вот вам хлеб, а вот вам и зрелища.

— Больше трех пар в одне руки не давать!!! — заголосила какая-то баба.

— Тю, — заорал на нее румяный, — тебе сапоги и вовсе не нужны.

Баба уперла руки в боки:

— Как это не нужны? А муж у меня? А сыночков трое? Отлынь!!!

— А чего тут происходит, господа хорошие?

Баба взглянула на красавца-дона, зарумянилась и кокетливо поправила платок:

— В новую веру крестимся, мил человек.

— А сапоги тут при чем?

— Да как при чем? — пробасил цветастый. — Кто веру менять согласен — тому сапоги дают. Я уж третий раз становлюсь, о как!

Очередь загудела: то ли завидовала счастливчику, то ли страшилась, что на всех сапог не хватит.

Дон Смарда ошалело помотал головой. Опять не обошлось без Элайи. Великий Герольд Консаты извлек этого молодого, амбициозного священника из Таргонских джунглей, где тот обращал в мессианство дикарей, и прислал служить делу веры под крылом Магистра. Инигатис Элайя был образован, усерден и ревностен. Эти не самые худшие для миссионера качества уже не раз и не два успели обеспечить главе тайной службы головную боль. Чего стоило организованное Инигатисом шествие кающихся Настангских грешниц — для сбора средств на монастырь Святой Магдалены. Поглядеть на процессию сбежалась половина города. Исходящие слюной мужики бросали лавки и мастерские, дворцы и срубы недостроенных домов. Говорили, кто-то даже выскочил голышом из бани — как на пожар. А девки из Веселой Слободы как бы ничего не замечали, плыли, будто княгини, в соблазнительно прозрачной кисее, с венками на головах и жемчугами на шеях. Впереди процессии шло несколько похожих на ангелов кудрявых детишек с газовыми крылышками за спиной и охапками белых лилий, щедро летящих в толпу. За ними следом три черных, как вакса, таргонца несли церковные хоругви с изображением креста и святых. На самой большой было знаменье покаянной Магдалены с распущенными каштановыми волосами, на которые ангелы опускали венок из роз.

За знаменами шел Элайя в сопровождении прочих мессианцев — все в простых черных рясах, грубых башмаках, с непокрытыми головами. Младший клир завершал шествие, перебирая четки и скромно опустив очи к земле. У некоторых особенно богатых домов процессия приостанавливалась, чтобы огласить воздух гимном "Veni Creator Spiritus".

Часть разгневанных лавников во главе с бургомистром и чины старой церкви ломились в кордегардию и присутствие дона Смарды, требуя прекратить безобразие и достойно наказать разврат. Оппозиция, наоборот, щедро жертвовала на монастырь.

Поскольку дон Смарда все еще был зол на бургомистра за поднесенный кубок с ядом (хотя тщательное дознание с пытками исключило вину последнего), увещевать Инигатиса барон старался не особенно. Ему просто любопытно было узнать позицию последнего по религиозным вопросам и, кстати, есть ли разница между обращением в свою веру дикарей и цивилизованных язычников. Мужчины сошлись за бутылкой недурного мансорского во дворце Боларда и славно поговорили. Заправив за пояс подол рясы, Элайя ловко попрыгал по столам, показав главе тайного сыска несколько новых фехтовальных приемов. Раскрасневшийся, отхлебнул вина из стеклянного кубка, смачно закусил печеной курицей. Смахнул со лба золотистые волосы.

— Напрасно вы, дон, ищете какие-то другие подходы. Вера всегда иррациональна. Она взывает к душе, к чувствам, а не к разуму. И пытаться постичь ее рассудком — это все равно, что… — он пошевелил пальцами, — как это говорят у вас: в ступе воду толочь. На этом спотыкается ваша, дон, логика. А я знаю: дай людям вдохнуть сладостный аромат, наполни уши прекрасной мелодией, раскинь густые, сочные краски перед глазами, сделай человека сопричастным движению ритуала… короче, утоли пять его чувств — и он примет твоего Господа.