Татьяна Шуран - Матка

— Только не говори, что тебе было больно, — неприязненно прокомментировал он.

— Я не люблю, когда меня так хватают, — обиделась Матка, и Тасманов примирительно поцеловал ее в золотистую макушку.

Усевшись сверху на ее ноги, он ощупал тонкую талию и женственно-плавный округлый изгиб бедер.

— Можно еще? — попросил он.

— Да бери, пожалуйста, — сонно отозвалась Матка, разложившая вокруг себя конечности симметричным узором, что означало удовлетворенность спариванием и, в целом, мнение, что встречу пора заканчивать. Тем не менее она позволила ему войти в нее, а затем даже развернула ноги коленями назад, чтобы удобнее было делать движения ему навстречу; брать ее в позах, которые с человеческой женщиной оказались бы анатомически невозможными, доставляло ему особое наслаждение. Потом он все-таки перевернул ее и стал жадно высасывать мед из отверстий на ее груди. Матка терпеливо ждала. У Тасманова закружилась голова.

— Мы будем пить дьявольский чай, — вспомнился ему чей-то стих. —

Нам будет светло и печально,

Как будто мы в чьих-то стихах,

И, может быть, даже в моих.

— Ты стал сочинять стихи? — безразлично поинтересовалась Матка.

— Это не мои.

— А что там дальше?

— Забыл. Но ничего хорошего, — на Тасманова опять нашел приступ истерического смеха, и он зажал рот рукой.

— Ты, по-моему, пьян, Причудник, — кротко заявила Матка и деловито потянулась к ближайшему кокону с законсервированной жертвой. Яростным рывком она извлекла оттуда человеческую руку с обломком ключицы. На кровать просыпались теплые капли крови. Матка жадно впилась в угощение, а Тасманов откинулся на спину и стал смотреть в потолок — глухие стоны развешенных под потолком жертв успели надоесть ему до умопомрачения.

— Неужели нельзя убить их перед тем, как есть? — с отвращением сказал он.

— В тебе проснулось человеколюбие? — Матка со звонким хрустом перекусила кость.

— Тебе нужно столько ухищрений, чтобы наесться?

Матка устало покосилась на Тасманова.

— Тасманов, тебе надо все объяснять?.. Я не человек. Пожирание жертвы для меня — не рутинная потребность, а удовольствие и священнодействие.

— У меня болит голова, — ответил он.

Матка удивленно пожала плечами и аккуратно затолкала в пасть изуродованную кисть человеческой руки.

Тасманов закрыл руками лицо. Он внезапно ощутил потребность подумать хоть о чем-нибудь утешительном, чистом; но, сколько ни перебирал воспоминания, не мог найти ни единого мгновения своей жизни, которое провел бы в радости или хотя бы в покое, без темной бури раздиравших душу страстей.

— Знаешь, о чем я тут подумал… — почти неосознанно произнес он вслух. — Кажется, я всю жизнь только и делал, что пожирал жертвы. А теперь… показалось… может, есть какое-то другое, как ты выразилась, священнодействие? И еще… что, наверное, настоящей жизни я никогда и не знал вовсе…

Матка, сидя на кровати, молчаливо наблюдала за ним ничего не выражающими глазами; дослушав, она отвернулась, засунула две дополнительные конечности в стоявший у изголовья кровати небольшой кокон, выволокла оттуда захныкавшую девочку лет пяти и, обхватив челюстями ее растрепанную голову, азартно надкусила череп.

Поддавшись необъяснимому порыву, Тасманов вырвал обмякшее тело ребенка из рук Матки и швырнул труп через всю комнату.

— Никогда больше не смей так делать! — в бешенстве крикнул он, не вполне отдавая себе отчет в том, что именно он имеет в виду.

Обозленная тем, что у нее вырвали кусок из пасти, Матка зашипела от ярости.

— Чем ты вечно недоволен? — проскрежетала она, и на этот раз в ее голосе слышалось значительно больше холодных каменных нот, чем соблазнительных человеческих. — Все твои сородичи обречены, все они станут моими жертвами в той или иной форме, или уже стали. А ты живешь в полнейшей беспечности, и я еще терплю твои вздорные выходки, и ты платишь мне упреками вместо благодарности?!

— Это я, по-твоему, должен быть благодарен?! — крикнул в ответ Тасманов. — Я создал тебя, я вызвал тебя из камня, я предоставил в твое распоряжение человеческий мир, отдал тебе все, что у меня было, и после этого ты делаешь мне одолжение, предлагая оставаться при тебе в качестве сексуальной обслуги? По-твоему, это все, чего я заслуживаю? Это не я тебе, а ты мне должна быть благодарна!

Некоторое время Матка в замешательстве смотрела на Тасманова, а затем хищно щелкнула челюстями.

— Если ты предпочитаешь разделить участь остальных людей, я могу это устроить, — с угрозой произнесла она.

— Я не о том говорю, — с досадой возразил Тасманов, упал поперек кровати, взглянул в потолок и, запнувшись, попытался сформулировать свои чувства, для чего ему пришлось вспомнить совершенно нетипичные для него выражения. — Я говорю, что… что настоящее совершенство — это способность отдавать и… жертвенность. Что все это людоедство… безумие какое-то. Иногда найти себя… значит себя потерять, — не подобрав более слов, он вопросительно взглянул на Матку.

— Я ничего не поняла, что ты сказал или хотел сказать, — бесхитростно ответила она.

Тасманов взглянул на свои руки так, словно впервые их увидел.

— Господи, что я натворил, — простонал он, — к чему я иду, какого черта я здесь делаю?.. — Он поднялся и впервые взглянул на Матку отстраненным взглядом. — Я создал тебя самодостаточной и неспособной к самоограничению. Я замышлял тебя по своему образу и подобию. Но теперь я понимаю, что самое главное, самое… совершенное чувство — это любовь. Я полюбил тебя, и круг замкнулся.

Матка слушала его с встревоженным выражением лица, и на какое-то мгновение Тасманову даже показалось, что она поняла его. Но Матка, покачав головой, нерешительно спросила:

— Слушай, а ты часом… ну, мало ли, там у себя в мастерской… не заразился каменной нитью, а? Вот на первичной стадии… особенно при попадании спор в нервные центры… у людей именно такие возникают… — Матка неопределенно помахала клешней у виска, — отклонения…

Внезапно Тасманова опять одолел приступ беспричинного хохота. Он засмеялся и не мог остановиться.

Тасманов отказался от встреч с Маткой и некоторое время провел в состоянии, близком к помешательству. Впервые он взглянул на свою предшествующую жизнь со стороны и пришел в ужас. Все казалось случайной последовательностью каких-то извращенных, ничем не оправданных причуд. Но Тасманову несвойственно было долго предаваться бесплодному отчаянию. Решив про себя, что по сути проблема состоит в равнодушии к нему Матки, он пришел к выводу, что их отношения следует изменить, и сделать это надо прежде, чем Матка привыкнет исключать его из своих планов на будущее. К порокам его причислить или к добродетелям, но Тасманов в полной мере обладал незаурядным свойством смотреть всегда только вперед.